(К.Арбенин)
Добрый вечер. Итак, я тот самый Константин Арбенин, у которого сегодня состоится
выступление. Но, перед тем как перейти к, непосредственно, программе, я хочу
пару слов сказать о том, что происходит здесь вообще, для тех, кто пришел
сегодня первый раз в музей Блока. Проходят одновременно два мероприятия.
Во-первых - выставка изобразительных работ, которая называется "Музыка в движении"
Во-вторых - музыкальный фестиваль ежегодный уже, проходящий в пятый раз, который
называется "Могучая кучка" на этот раз - 2003. Это совместные мероприятия,
совмещающиеся так сказать сосуды, потому что работы, которые выставлены, рисовали
музыканты, участники тех концертов, которые в рамках "Могучей кучки" проходят
здесь вот эту неделю и следующую неделю тоже будут проходить. Георгий Мажуга,
Михаил Новицкий, Игорь Голубенцев и мои работы здесь выставлены. Для нас это,
для группы "Зимовье зверей" это очень такое важное мероприятие "Могучая кучка"
потому что мы когда-то затеяли это как ну такой междусобойчик такой шуточный
полушуточный просто решили объединить пять исполнителей, которые нам очень были
близки и сейчас остаются близки по духу своему. И в театре Эстрады мы устроили
такой однодневный вечер, шесть участников было в 99-ом году. Потом вдруг эта
идея как-то продолжила свою жизнь. Мы стали проводить эту "Могучую кучку"
ежегодно. Каждый год, когда она проходит, я думаю, что ну наверное всё, пора
заканчивать, на следующий год проводить не будем. Но когда всё заканчивается,
такое какое-то радостное наступает ощущение, чего-то такого сделанного
действительно настоящего и стоящего, что на следующий год опять приходит идея
опять организовать эту "Могучую кучку". Первый раз мы её организовываем здесь,
в музей-квартире Александра Блока, первый раз она проходит достаточно долгое
время, целых две недели с небольшим перерывом на понедельник-вторник-среду.
Первый раз столько много концертов, первый раз выставка и первый раз мы назвали
этот фестиваль не музыкальным фестивалем а фестивалем исскуств, потому-что кроме
концертов песенных проходит выставка и проходят литературные вечера. На открытии
"Могучей кучки" выступали литераторы, Игорь Голубенцев и Иван Квасов. Сегодня
опять-таки у нас не музыкальное на восемьдесят процентов мероприятие, творческий
вечер меня, творческий вечер меня... И вот пожалуй, мы начем. Я очень долго думал,
с чего всё-таки начать. Обычно начинаю с песен, но поскольку всё-таки это музей-
квартира Блока, это ко многому обязывает и это не музыкальный клуб Орландино,
где последний проходил творческий вечер. Там была совершенно другая атмосфера,
всё-таки здесь как-то уютнее, привычнее... Вообще, здесь здорово и здесь можно,
я думаю, читать стихи, даже почитать какие-то свои рассказы, прозу, сказки. И
начну я с самого простого, со стихов, со старых. Потом мы уже к последним вещам
перейдем.

(К.Арбенин)
И вот когда я готовился к вечеру, я вдруг натолкнулся на такую вещь, что старые
стихи они какие-то у меня очень мрачные все. То есть они на два вида подразделяются.
Либо совсем мрачные, либо наоборот такие смешные. Вот. Поэтому я пытался найти
какое-то немрачное стихотворение на начало, но не нашел из старых. И буду читать
в таком виде, в каком они были написаны. Потом может быть это разовьется во
что-то более радужное так сказать, более оптимистическое. Вот совсем раннее
стихотворение. Вы сейчас увидите, насколько это всё было мрачно. 

***

Скоро стукнет зима
И поникнут столбы,
На деревьях распустится дрожь.
Мы вернемся в дома,
Мы примерим гробы
И забудем весеннюю ложь.

Скоро лопнут мосты
От обилия льда,
Звездным панцирем вспучится ночь.
Скоро наши следы
Не оставят следа,
Даже память не сможет помочь.

Скоро все облетит,
Обретя голый смысл,
Скоро все отсвистит и замрет.
Мы услышим мотив,
Завлекающий крыс,
И шагнем в оголенный пролет.

***

Тревога стоптанной листвы
И торопливость тетивы,
Непрошенная ласка лжи
И правды острые ножи -
Всё в этом мире сплетено.
И вертится веретено
Безликих лиц, бессонных снов,
Необоснованных основ,
Крикливых вздорных эпопей,
Неимоверных мелочей,
Сверкая тысячью зеркал,
Но этот мир бесстрашно мал,
И он возник, как лунный блик,
Не навсегда, а лишь на миг,
И он, как снег, теряет цвет
Среди разнузданных планет.
В пространстве, где вселенский дым,
Мы лишь мелькнём - и пролетим.

Дальше уже начинается более тёплая такая уже я бы сказал любовная лирика.

***

Я б хотел быть всего лишь шипеньем иглы,
Мешающим слушать тебе Вертинского,
И тогда бы улыбки твоей углы
Сатанели от этого звука свингского.

Я б хотел быть улыбкой твоих углов,
По чеширским обоям бродящей вечером.
Я бы все тогда смог объяснить без слов,
И тебе возразить мне было бы нечего.

Я б хотел быть ничем, в возраженье всему,
Бытия твоего не касаться нервами.
Может быть ты тогда б поняла, что к чему,
Облизнувшись глазами своими скверными.

Но любить тебя - Боже меня упаси.
Лучше быть твоим следом в осенней грязи.

И тогда же написанное стихотворение...

***

Видишь, вот я уже и не нужен.
Видишь, вот я уже и на воле.
А болел - был всего лишь простужен,
Это все от погоды, не боле.

Это все от сопливого ветра
И от неба, протертого дымом,
Оттого, что случайное ретро
На мгновенье становится зримым.

Оттого, что несчастье первично
И вторично, как правило, счастье.
Оттого, что плохое - логично,
А хорошее - бъется на части.

А вот уже более поздние такие пошли стихи...

***

Луны совсем чуть-чуть.
У краешка окна
Скомпоновалась муть,
Что в профиль не видна.

Зовут её Луной.
Зову её к себе.
Мне проще - я земной,
Доверчивый к судьбе.

А ей - ночной дозор
И вечный неуют.
Лишь в форточку, как вор,
Ко мне на пять минут.

А дальше пошли уже такие не очень серьёзные стихи...

***

Еда лежала на столе.
А по еде ходили мухи.
На-пра, на-ле, на-пра, на-ле...
Лениво и чуть-чуть не в духе.

Лежала на столе еда,
А мухам было любопытно:
Когда же всё-таки, когда?
Ведь выглядит довольно сытно.

Ходили мухе по еде.
И по нужде своей ходили.
И думали о красоте.
И о прекрасном говорили.

Да, спасибо. Вы присылайте записки. Я даже думаю, что можно их не присылать, а
у нас будет антракт естественно и вы положите их прямо сюда вот на рояль. Я
надеюсь это рояль называется, не перепутал ничего... И во втором отделении я
на них отвечу...

***

Комары на зеленой стене
Длинноносые тощие боги
Ваши руки похожи на ноги.
Ваши мощи направлены вне.

Доживая последних полдня,
Вы стараетесь сделать мне больно.
Подсознательно и подневольно
Вы едите себя и меня.

И становитесь как бы живей,
Выпивая все мысли из брови.
Комары, мои братья по крови.
Мы одних беспородных кровей.

(К.Арбенин)
Дальше идет серия стихотворений, который называется "Письма Иерусалимскому другу"
Один мой друг детства уехал в Иерусалим. Потом он естественно вернулся, как все
уехавшие почти. Но тогда это был сильный какой-то шок и я ему стал писать
стихотворения туда. Ну поскольку письма просто писать было неинтересно, стали
получаться стихотворения, четыре из которых сохранились, и я их иногда вот
читаю. Даже публиковал в книжке. Первое стихотворение называется "Куда кому"

Близкому другу в далекий город,
На расстояние суток в двести,
В конверте, который властями вспорот
И лишен на таможне последней чести,

На тонкой бумаге в нервную клетку,
Видавшей виды, терпевшей тренье,
С которой кто-то ходил в разведку,
Но не использовал по назначенью,

То ли чернилами, то ли морсом,
Стекающим в лунку сырого снега
И пахнущим клюквою и морозом
И "Космосом", закоптившим полнеба,

Почерком, острым, как злая шутка,
Синим по белому, по живому
Еще не зажившему промежутку
С затянутой в узел дорогой к дому,

Питер - Печи - Луна - Израиль,
До востребования, друг другу -
Адрес точен и несгораем,
Штемпель вечен, как бег по кругу,

Вместо марки - пятно от чая.
Шлю привет и еще слов триста,
Из которых - сложи молчанье,
Молчанье, лишенное сна и смысла.

Второе стихотворение из этого цикла называется "Вопросы"

Как ты живешь? Ты свят в Святой земле?
Или по–прежнему взаимен — не безгрешен?
Ты принял веру? Ездишь на осле?
Или купил шикарный "Шевроле"?
И чьими фото дом твой разувешан?

Живешь с женой иль у тебя гарем?
Ты помнишь, что Господь велел делиться?)
И нет ли у тебя каких проблем?
И что ты ешь? Я — ничего не ем.
И что за штука эта заграница?

Как там Египет? Все еще жара?
Почем у них двугорбые верблюды?
Красивы ль женщины? Несносна ль детвора?
Какого цвета море в семь утра?
Похожа ль ночь на поцелуй Иуды?

Где ты теперь? Какие видишь сны?
И рад ли письмам из страны с приветом?
И ждешь ли возвращения весны?
Не отвечай, ответы не важны.
Коль спрашивать — так разве же об этом.

Должно быть, не в вопросах суть письма,
А в том, что приближается зима.

Третье стихотворение - "Сон". Дело в том, что все эти стихи написаны... В них
присутствуют реалии времени, в которое они писались и вот из этого это особенно
видно. Сон...

Я говорил с тобой вчера
Во сне по телефону.
Трещали в трубке номера
И в ухо брызгала жара,
Подобная бульону.

Ты говорил, что жив-здоров,
Чего и мне желаешь,
Что утром съел прескверный плов
И, вспоминая Град Петров,
Весь день теперь икаешь.

А я кричал, что все о-кей,
Могло бы быть и хуже,
Что я в душе уже еврей,
Что жить нам стало веселей
Внутри, чем вам снаружи,

Что выпал снег и нет причин
Ему не выпасть снова,
Что накануне Цой почил
И быт немного огорчил,
Оставив без съестного.

Ты отвечал, что не глухой,
Что всюду катастрофы,
А здесь - смиренье и покой,
И все, что нужно, под рукой -
От спичек до Голгофы.

И так полночи напролет
Наш разговор тянулся...
И все бы хорошо, да вот -
За разговор прислали счет!
Я вздрогнул - и проснулся.

И еще одно стихотворение - "Война". Тогда началась война в Персидском заливе. И
вот так неожиданно получилось, что сегодня это так вообщем актуально звучит,
как ни странно. Хотя прошло уже больше десяти лет с тех пор.

До нас, мой друг, привыкших жить ушами
И тешащих ленивой грустью мякоть
Сидячих мест, как плоть двух полушарий
Спинного мозга, разливая слякоть
Воспоминаний по бокалам фраз
И прочее... И так, мой друг, до нас

Доносятся, как мы их не бежим,
Известия в обличьи канонады
С той стороны, где будучи большим
Любителем движений сквозь преграды
И нелюбителем цепляться за насест,
Несешь и ты свой персональный крест.

Для нас, мой друг, война - всего лишь слово,
Что пахнет черной типографской серой
И изредка всплывает из алькова
Тревожных мыслей, огражденных сферой
Уверенности в завтрашних делах
И в том, что да поможет нам Аллах,

Но слово - это то, чем мы живем,
Когда ж оно вдруг обрастает телом
Какого-то убожества с ружьем,
Рисуя букву "Ха" корявым мелом
На наших планах, - вот тогда мы либо
Теряем веру, либо верим, ибо...

Не грохот пушек, но молчанье муз
Кладет на плечи неприятный груз.

И вот такое стихотворение, которое написано было мною по возвращении из армии.
В нем тоже очень много реалий того времени, но я его вот оставил среди тех
стихов, которые я читаю, потому что оно такое, чувствуется человек просто в
запое был от возвращения...

Люблю тебя, Петра приют
Ты ныне так оттяжен
Твоих ночей дневной уют
Так мягок и протяжен,
Что даже транспорт и маршрут
Уже не так уж важен.

Нева кипит
Гранитом плит.
И плит гранит
Её хранит
В благое наказанье.
"Сайгон" закрыт,
В "Поганке" СПИД,
И пить двойной идём в "Гастрит".
Тусовки - на "Казани".

Но Питер крут,
И "Климат" - гут,
А Невский - царь природы.
Коты плюют на обоюд,
На то, что пьют,
На то, что бьют,
И на прогноз погоды.

О, Ленинградские места,
О минеральные уста
И приторные груди!
Твоя бездонна красота.
Вода - слеза, слюна, слюда...
Эх, сигану сейчас с моста! -
"Вписался", - скажут люди.

(К.Арбенин)
А дальше хочется прочесть два стихотворения. Саша Петерсон всё время очень любит
эти стихи. Тоже написаны еще в то время, они называются "Стихи о советском
насморке". И звучат они так, два стихотворения, тоже написаны были другу. У меня
почему-то, я вдруг обратил внимание, что в основном посвящения не женщинам, а
мужчинам. Но это, это случайно. Это случайность, просто все стихотворения,
адресованые женщинам, они анонимны, а адресованые мужчинам подписаны конкретно
кому-то. И вот у меня был такой друг, по фамилии Ноздровский, и вот такая ещё
мысль интересная, что в то время денег не было и когда у кого-нибудь из друзей
был день рождения, приходилось либо рисовать ему картину на день рождения, либо
писать стихотворение. Вот картинки, которые здесь на стенах висят, это в основном
недодареные нарисованные днирожденческие открытки. Вообще хорошее было время в
этом смысле, потому что теперь как-то лень писать стихи или читать стихотворения,
легче пойти и купить подарок. И всё что осталось нарисованого или написаного, это
в основном то, что посвящалось друзьям. Поэтому стихотворения, которые были
посвящены к дню рождения моего друга - Степана Ноздровского. Из фамилии исходя
они и называются - "Стихи о советском насморке".

Когда достаю из штанины своей
Я тряпку размером с газету "Труд",
Увидев масштабы моих ноздрей,
Пугается робкий рабочий люд.

Интеллигенция лезет под стол,
Роняя в Ницше свое пенсне.
Крестьянин кутается в подол,
Жену надевая заместо кашне.

Бюрократ запирает дверь на обед
И в нарукавники прячет дрожь.
И даже забивший на службу дед
Ховает в сапог свой чухонский нож.

Мой нос - не кнопка, мой нос - комбайн:
Чихну - и в стене прорубаю брешь,
Как-будто рок-группа "Кампфовый Майн"
Слабала трагедию в стиле треш.

Не нос - носина! Бомба! Труба!
Неизлечимый природный бунт!
А если чихну я не раз, а два,
Кругом остается один лишь грунт...

Стук в дверь. Это кто-то пришел ко мне.
А, это власти - изъять мой нос,
Чтоб больше я им не брешил в стене
И чем-нибудь мирным решал вопрос.

Теперь я безносый, увы, мужчина.
Такой вот гоголь стрясся со мной.
А женщины, дуры, узнав причину,
Не верят, что насморк тому виной!

И второе стихотворение...

Снова в душу плюнул прогноз.
За окном матерятся дети.
Двое в комнате: я и нос.
Ждем, когда же вернется третий.

Не печалься, мой сизый брат,
Он придет - и залечит рану.
А пока - окунись в салат.
Я тебя осуждать не стану.

Мы ведь с детства с тобой на "ты".
Мы почти близнецы и братья...
Насморк - это лишь полбеды,
Нет лекарства - вот в чем проклятье.

Ты сегодня слегка опух
И лежишь не в своей тарелке.
Ничего, потерпи до двух,
Я бы сам, да двоятся стрелки.

Ты не кисни, дыши смелей,
Ведь тебя еще не прищемили.
Я скажу тебе без соплей:
Все течет в этом странном мире...

Все течет по усам струя.
За окном домерзают дети.
Двое в комнате: нос и я.
Ну когда же вернется третий?

(К.Арбенин)
И вот третье стихотворение, которое... То есть третье... Это уже отдельное
стихотворение, просто оно примерно в том же стиле написано. Здесь на открытии
выступал такой поэт, мой хороший друг, Иван Квасов. Его стихи в основном 
наклонены в такую, немножко эротическую, сторону и как-то вот начитавшись этих
стихотворений я написал под его влиянием вот такой опус, который потом Вячеслав
Ковалев, другой участник "Могучей кучки", он ещё будет выступать, положил потом
на музыку и сделал из него песню. Но изначально это было стихотворение,
посвященное Ивану Квасову.

Закон планет суров и безупречен -
Есть у судьбы сигнальные огни...
Он приходил в критические дни
И заводил страдальческие речи.

Он говорил: Люблю до глубины!
Хочу - сейчас, не отходя от кассы!
И получал поспешные отказы,
Не ясные за фазами Луны...

И он в окно выплёскивал портвейн,
Как половой в конце второго акта,
И, не вникая в медицинский фактор,
Прочь уходил, багровый до бровей...

Она была агентом при тузах.
Он копошился по торговой части.
И каждый был по-своему несчастен
И обесчещен в собственных глазах.

Перебороть регламент бытия
Им не хватало времени и денег.
И бесконечный чёрный понедельник
Им ставил мат, как белая ладья.

Марсоподобный полоумный Макс,
Насилуя свой маленький гипофиз,
Он злые письма слал ей прямо в офис,
Трагедию переправляя в факс.

Она безмолвно принимала дань,
Молчаньем только взвинчивая цены,
И, в страхе ожидая новой сцены,
Как в занавес, гляделась в календарь,

Где в закулисье слишком ровных дат
Он волей понукал и горе мыкал,
Чтоб возвратиться ровно через цикл
И тем продлить свой месячный мандат...

Порой казалось, будто их ведёт
Злой рок, а может даже, добрый гений,
Ведь в жизни не бывает совпадений,
Зато несовпаденьям полон счёт.

По аду чисел современный Дант -
Он мог ещё сто лет бродить кругами,
Когда б его не увенчал рогами
Другой хороший парень, не педант.

И он решил: не женскому уму
Постичь мужской размеренный рассудок...
А опоздай он хоть на пару суток,
А разберись подробно что к чему -

И был бы навсегда увековечен
Союз двух неприкаянных персон...
Но у судьбы свой собственный резон -
Расклад светил суров и безупречен.

(К.Арбенин)
На этом я пока со стихами закончил, на некоторое время прервусь. И хочу прочитать
вам несколько сказок. Ну вы наверное слышали такой проект - "Сказки на засыпку",
который сначала в книжке "Дон Гуан, как зеркало мировой революции" были
опубликованы несколько сказок, потом меня пригласили на "Радио России" записать
такой цикл этих вот сказок, таких маленьких спектаклей, мини-спектаклей по
этим сказкам, получилась такая серия типа "Спокойной ночи, взрослые", которые
каждый четверг передавались. Итогом этого стал альбом "Сказки на засыпку". А
сейчас сказки как-то продолжают писаться и вот я хочу прочесть несколько сказок,
в основном тех, которых не было. Ни по радио они не звучали и не были нигде
опубликованы и изданы.

Поэтесса.

У одной талантливой поэтессы был муж, который работал наладчиком оборудования на
обувной фабрике. А помимо мужа у нее еще был муз - эфемерное создание мужского
пола, которое помогало ей писать стихи, подсказывало рифмы, направляло, а иногда
и диктовало целые четверостишия. Муж сильно ревновал поэтессу к этому самому
музу. Бывало, придет с работы, увидит на письменном столе новое стихотворение -
тут же начинает кричать и браниться. "Где, - кричит, - этот сукин сын?! Опять он
к тебе залетал, опять шептались! Куда он спрятался, этот твой карлсон безмоторный!
Вот я ему сейчас пропеллер-то откручу к чертовой бабушке!" И начинал бегать по
квартире, распахивать все шкафы и шифоньеры в поисках обидчика, да только никого
не находил. Потом уставал, успокаивался и, сытно поужинав и послушав новые стихи,
извинялся перед женой и нежно ее целовал. И так продолжалось каждый вечер в
течение десяти лет и могло еще сто лет к ряду продолжаться, но однажды терпение
мужа лопнуло. В ту памятную пятницу у него на работе какое-то оборудование не
наладилось, в троллейбусе его тетеньки потрепали, и все лифты шли только в парк.
В общем, вошел муж в квартиру и набросился на жену пуще прежнего. "Где, - кричит,
- этот стервь бесплодный?" А жена ему говорит: "Это ты бесплодный, а он
бесплотный." Муж обиделся пуще прежнего, начал бить о свою грудь посуду. "Все, -
кричит, - хватит с меня этой поэзии! Сыт по горло стихами вашими! Подавай такого-
сякого сюда, покажу ему сейчас Черную речку с "Англетером" в одном флаконе!
Задушу его, как Мартынов Пушкина! Жена поняла, что на этот раз муж не успокоится,
покорно склонила голову и засеменила в спальню. Там она открыла платяной шкаф и
показала мужу на зеркало, возле которого тот каждое утро зашнуровывал себе
галстук. "Вот, - сказала поэтесса, - знакомьтесь." Муж слегка оторопел, пробубнил:
"Драсьть", а тот тип в зеркале тоже что-то буркнул, вылез из рамы и по-хозяйски
пошел на кухню. Поэтесса тут же подсуетилась и выставила пол-литровый графинчик
самогонки. Уселись все втроем за стол, выпили по рюмочке и стали выяснять
отношения. Сперва хорошо сидели, потом просто сидели, потом принялись выяснять,
кто кого уважает, потом муж музу пытался морду набить, потом наоборот, потом
поэтесса мужчин чуть не выгнала, а под конец все помирились, побратались, и впали
в беспамятство на целое воскресенье. На том выходные и кончились. Утром в
понедельник подошел муж к шкафу, чтобы зашнуровать галстук, а отражения-то в
зеркале и нет! Опечалился муж, стал жену звать, а жены тоже нет дома. На столе
нашел муж записку, где грубой прозой написано было: "Прощай. Ушла в поэзию.
Котлеты на сковороде". Муж разозлился, и ушел на работу без галстука. С тех пор
он больше не видел ни свою жену, ни своего отражения. Тем не менее, приходя
вечером домой, он неизменно находил на кухонном столе теплые котлеты и скупую
прозаическую записку. Муж грустно ужинал, а потом шел спать. Если спать было
совершенно невыносимо, то он перечитывал старые рукописи своей почившей в поэзии
жены и с тоской узнавал в них себя. Себя - и никого более. Будто смотрелся в
зеркало.

(К.Арбенин)
А вот ещё одна история. Юбилей - назвается.

Недавно профессор Ненародов отметил свой 65-летний юбилей. По этому поводу в доме
профессора было устроено целых три застолья: на завтрак он собрал всех своих
родственников, на обед позвал друзей, на ужин пригласил врагов. Завтрак оказался
самым скромным. Отобедать явилось очень много гостей, все дарили подарки, говорили
тосты, желали юбиляру долгих лет жизни, женщины лезли целоваться. Ужин оказался
самым продолжительным и многолюдным, и проходил до утра. Враги и врагини, в
отличие от друзей и подруг, явились строго вовремя и поначалу держались
насторожено, но потом выпили по первой, по второй - и вся неловкость испарилась.
Стали дарить ему адреса в папочках, где в стихах и в изысканной прозе обзывали
профессора последними словами, произносили тосты за его бездарность, а некоторые
даже объявляли войну. Профессор, только за ужином позволивший себе алкоголь,
отвечал им алаверды в том же тоне, иногда благожелательно материл приглашенных и
чувствовал себя помолодевшим лет на сорок. Враги тоже остались довольны и, нехотя
расползаясь под утро, благодарили Ненародова за теплый прием, за прекрасную
враждебную атмосферу, мужественно целовались с ним взасос и обещали сохранить
прежние вражеские отношения до конца своих дней. Юбиляр на чем свет выражал им
своё почтение, радостно плакал в салфетку и утверждал, что лучше праздника у него
отродясь не было. По всеобщему мнению, юбилей удался. Недовольным остался только
один человек - Свирид Антонович Плеваки, член-корреспондент Академии наук.
Положение Плеваки было двойственным. С одной стороны он считался профессору другом,
а с другой он постоянно писал на него анонимные корреспонденции в разные
присутственные места. Поэтому ему пришлось прийти на юбилей дважды - сперва к
обеду, а потом и к ужину. В итоге Свирид Плеваки так объелся и так перепил, что
весь последующий день чувствовал себя отвратительно. Несмотря на дикие головные
боли, вечером он нашел в себе силы сесть за рабочий стол и написал очередную
член-корреспонденцию. В ней Плеваки подробно рассказал, как профессор Ненародов
превратил свой юбилей в фарс, как нарушил все правила хорошего моветона, и
поставил под вопрос расклад научных сил. А ещё Плеваки особенно выделил тот факт,
что в еде этот профессор меры знать не хочет. И только когда корреспонденция была
отправлена, анониму полегчало.

(К.Арбенин)
И еще одна коротенькая сказочка.

В одном племени каннибалов завязалась дискуссия: с какого возраста можно есть
людей? Любители молодого мяса утверждали, что с возрастом человек черствеет,
портится и теряет вкус. Сторонники же зрелой человечины приводили тот аргумент,
что в подростковом возрасте человек еще не достигает оптимального веса, а стало
быть, не выгодно съедать его так рано. Были и такие людоеды, которым было все
равно. "Аппетиту не прикажешь", – говорили они. После долгих дебатов сошлись на
том, что на завтрак и обед можно есть только совершеннолетнюю человечину, а
употребление малолеток допускается только на ужин, и только после 23.00.
Верховный шаман этого племени лично благословил принятие такого прогрессивного
закона и собственноручно принес жертву страшному каннибальскому божеству. А
неподалеку от племени каннибалов стояло стадо самоедов – людей с чрезвычайно
низким уровнем развития организма. Они умели поедать только самих себя, за что
каннибалы этих дикарей презирали, брезгливо называли "обрубками" и никогда не
употребляли в пищу. Самоеды же смотрели на каннибалов снизу вверх, падали перед
ними ниц и всячески пытались брать с них пример. Самой заветной мечтой самоедов
было научиться любить ближнего своего подобно тому, как это делали их ученые
соседи. Но после принятия в племени каннибалов "Закона об ограниченном
употреблении малолетних" мечта самоедов стала казаться им совсем несбыточной.
Самоеды вовсе перестали надеяться догнать соседей в своем развитии – слишком уж
высок и прогрессивен был гражданский пафос этих самых каннибалов. Слишком высок
– практически недостижим!

(К.Арбенин)
Первое отделения я хотел бы закончить чтением тоже одной старой вещи, к новым
перейдем во втором отделении. Поэма во фрагментах, которая называется "Пушкин мой"
Музей Блока, это очень я думаю актуально и уместно. Про Блока я пока не написал
"Блок мой", но поскольку всё-таки все поээты, они каким-то образом объединены в
некую тоже могучую кучку, то я думаю, что обязательно нужно про Пушкина прочесть
в этих стенах.

Эпиграф

Я памятник себе.
И долго буду тем.

Увертюра

Пушкин всякий. Пушкин разный.
Пушкин с веником и нимбом.
С топором и пистолетом.
С бакенбардами и лысый.
При регалиях и без...
Только разве ж это Пушкин?!
Это ж так - игра природы,
Видимость изображенья.
Сам ты Пушкин -
Вот в чем соль!

Детство

Мальчика звали Пушкин.
Был он кудряв и черен -
Правнук прямой Ганнибалов.
Ну а в душе - поэт.
Мамы его любили.
Папы его обожали.
Няньки ему умилялись.
Дядьки же так рассуждали:
"Махонький гад, да шустрый!
Знать, далеко пойдет".

Лицей

В Лицее Пушкина не ждали -
На что им нужен был поэт
С таким нечистокровным рылом
В своем прославленном лице!
Но он туда тайком пробрался
И притаился в сени муз...
То был Союз. И город Пушкин
(По мужу - Царское Село).
Его заметил там Державин
И походя благословил.
Потом другие набежали:
Примазались, опохмелились -
И приняли к себе в Лицей.
И стали лучшими друзьями -
Поэты Пушкинского Круга!
А он простил им, он же видел:
Хоть Царское, да все ж Село!

Университеты

На беспечных балах,
За бокалом вина
И под взглядами Анны Керн,
В декабристских кружках
И в охотном ряду,
И в объятиях Анны Керн,
На виду у толпы,
Под цензурным ярмом
И в покоях у Анны Керн -
Не стригал он ногтей:
Он цеплялся за жизнь
И за Анну Петровну Керн.

Изгнание

В Михайловском, в Михайловском
Стоят погоды дивные!
Мужицкий дух некрасовский
Смердит, как самогон.
Жандармы ходят парами,
Из окон слышно разное,
Вдали Тынянов с Лотманом
На лодочке гребут.
Студенты разночинные
Листают книжки вредные.
Природа пахнет яблочно
И барышни в цвету...
А Пушкин - Красно Солнышко
Над главами "Онегина"
Томится, всеми проклятый,
И смотрится в окошечко,
И падает душой.
И хочется родимому
Попить винца с девицами,
И хочется кудрявому
Проехаться в двуколочке, -
И очень-очень хочется,
Ну просто жутко хочется,
Ну просто очень хочется! -
И можно б, да нельзя!

Пушкинские горки

Что за прелесть эта няня!
Дайте что ли кружку ей!
Пусть нам сказки почитает
Или песенку споет!
А потом мы сядем в сани
И поедем в Заповедник —
Постреляем графоманов
Родионовне на шапку!
Гейченко уху нам сварит,
А с Довлатовым мы выпьем, —
Я скажу ему: "Я Пушкин.
Я, конечно, мало прожил,
Но за то я, друг Довлатов,
Трех царей со свету сжил!"

Казнь декабристов

И я бы мог...
И я бы точно мог...
Но как-то вот...
А впрочем...
Ай да Пушкин!

Пушкин и Гоголь

А Гоголь требовал сюжетов, -
А Пушкин должен был ему,
Но он над Гоголем смеялся
И нес ему какой-то бред.
А Гоголь говорил приватно:
"Над кем смеетесь, милый Пушкин!"
Потом поил его мадерой
И думал, кутаясь в шинель:
"Арапская душа! Потемки!
За что же, черт, его люблю?"

Предчувствие

Зима. Цензура отдыхает.
Литература горько пьет.
Момент такой, что грех не выпить.
Моменту море до колен.
Балы пустеют. Передышка.
Одышка. Колики. Гастрит.
Гостиные скучают по повесам.
Прутков - и тот, собака, не острит.
Такая гладь, что скучно даже бесам.
То стиль, то штиль, а середин не зрим...
Писакам в эти дни не до бумаг.
Не до морали дамам в эти ночи.
Какие ночи, Бог меня в ребро!
У Бомарше часы упали в пиво.
У Фаберже кукукнулось яйцо.
Отцы отдали город под проценты
И цокают губами, как скоты...
Февраль. Но видно по приметам,
Что приближается гроза...

Смертельно раненым поэтам
Положено смотреть в глаза!

Наташа Г.

Жили-были Наташа и Пушкин.
И любили друг друга нежно.
Много было у них детишек -
И хороших, и просто разных,
Черномазых и бледнолицых,
На французский манер и на свой.
И была Гончаровой Наташа,
И была она Пушкину другом,
А порою - подругою верной,
Но не вынесла...

Дантес

Дантес ходил почти что рядом.
Дантес вертелся и острил.
И дамам анекдоты Хармса
Про Пушкина распространял.
Дантес считал, что Пушкин - гений,
И он ценил его безмерно,
И хоть не пил с ним брудершафтов,
Но позволял себе слегка...
Дантес был светел. Пушкин - черен.
А Натали молилась на ночь.
И все-то Пушкин им простил бы...
Но эти анекдоты Хармса!

Речка Чёрная

На Черной речке, на белом снеге
Следы паденья, следы лежанья,
Следы тасканья, следы смотренья,
Следы последних передвижений
Пустого тела в пустом пространстве...
Следы цилиндра. Следы крылатки.
Следы Дантеса. Следы Данзаса.
Следы от пули. Следы от схватки.
Следы России. Следы Канзаса.
Следы подмоги. Следы печали.
Следы тревоги. Копыта, ноги...
Над Петербургом следы тоски.
У изголовья следы доски.
Ты - смерть, я - Пушкин. Мы так близки.

Занавес

Поэта нет. Поэзия бессмертна.
Рыдает Фет в углу своих ночей.
У Гоголя бессонницы припадки.
У Лермонтова приступы видений -
Он видит еженощно: Входит Пушкин,
Садится, ставит ноги на камин
И говорит: "Люблю я эту осень!
И женщин, и поэзию люблю.
Жуковского люблю, хоть он несносен,
И Пущина, хоть он невыносим.
А пуще всех - супругу Гончарову
И собственные прозы и стихи.
Не умер я - поэзия бессмертна."
Так говорит он и тихонько тает.
А поутру воротится опять.

Спасибо. Антракт минут на пятнадцать-двадцать.

(К.Арбенин)
Сейчас я хочу начать второе отделение своего выступления с таких небольших фраз
выписанных мною из записных книжек. Специально перед предыдущим творческим
вечером я выписал, они у меня так и остались. Кое-что я прочитал, кое-что утаил.
Сегодня тоже буду так выборочно читать. Это вещи, которые может быть ещё войдут
куда-нибудь, а может быть так и останутся просто фразами из записной книжки.
Вот хотел начать ни с начала, а вот с такой фразы:

Казалось бы, какая разница, чем писать, но синие чернила и черные чернила даже
пахнут по разному.

Он носил большие очки в массивной оправе. Без них его было плохо видно.

Откровения молодого отца. Оказалось, что одевать маленьких девочек гораздо
труднее чем раздевать взрослых.

Запись с натуры так сказать. Водитель трамвая всю дорогу осенял себя крестными
знамениями.

"Моя первобытная любовь" – заголовок романа в каменных письмах.

Мальчик наелся для храбрости конфет с ликером и принялся за торт.

Еще тоже транспортное наблюдение такое. Автобус подолгу задерживался на
остановках не закрывая дверей. Новенького контролера замучила морская болезнь.

В постели неожиданно нашлось плечо.

Влюбленные обменялись визитными карточками. Кстати это было написано какое-то
время назад, а сейчас уже нормальное явление, не вызывает уже такого ощущения
парадоксального. 

Вот почти стихи. Я полон любви и витаминов.

Тоже стихи. Все дыры мира собрались на моих носках.

Ни один король не может позволить себе двух шутов. И дело тут не в штатном
расписании.

Если человек стал вдруг белым, мягким и пушистым, значит, он заплесневел.

Так себе посидели, истину не изобрели.

Высокие технологии отношений.

Фильм. Сюжет фильма. Человек несколько суток ползет по пустыне. Потом его кусает
змея. Умирая, человек хрипит: "На помощь".

Он экономил время на всём. Он даже писал в раковину.

Нос телескопического типа.

Чем больше поэтов, тем меньше стихов.

Вкладыши в искусство.

Фраза для тех, кто был в армии. Ел дембельский бутерброд и вывихнул челюсть.

А потом вернулась Лилит и пересчитала Адаму все рёбра.

А вот эта вещь, это почти какамицли, кто был вот на открытии, есть такой Игорь
Голубенцев, художник, вот картины выставлены. И он пишет такие маленькие
коротенькие фразы, тоже такие рассказики в одну фразу. И называется это какамицли
потому что его книга называлась "Благоприятные приметы для охоты на какамицли" и
он такой выдумал жанр. И вот эта запись она к этому жанру вполне походит.

Среди охотников считался бедняком. Имел только одного Бога и всего одну жену.

А вот очень неприличная вещь. Я не прочитал её в прошлый раз, но сейчас вот
решусь. Тоже, замечание такое. Диктор по телевидению сказал: Реакция членов
правительства была удовлетворительной. Возникает вопрос - грамотно ли это?
По-моему правильнее было сказать - эрекция членов правительства...

Я весь помолодел и мало вешу.

Женщины возбуждали в нем раба.

Люди называли его Ньютоном и, когда он выходил из дома, кидали в его голову яблоки.

Клопы находились в подавленном состоянии.

Он был интеллигентом: метался, ел икру и имел Ахматову в каждой комнате.

У моего телевизора начались ломки.

Миллионеру для полного счастья всегда не хватает мелочи.

Если бы у меня была пизанская башня, я бы уклонился в ней от ответственности.

Небо серое в яблоках.

Иногда хочется устроить себе праздник. Иногда хочется устроить себе будни.

В каждой шутке есть место подвигу.

В России две беды: дураки и придурки.

Прежде чем пожать начальнику руку, он исподтишка плюнул в ладонь.

Не врут только карты, да и то географические.

А был ли мачо?

Тип современной девушки: деловой верх, романтический низ.

Это дело шито белыми стихами.

Поскольку виноватых, в сущности, нет, будетм считать виноватым того, кто первым
попросит прощения.

Только умную женщину можно свести с ума.

Восходящая и нисходящая семейной жизни. Мужчина хочет, чтобы жена стала его
другом, а женщина, чтобы муж был её подругой.

Старинная Юнибургская пословица: два извращенца создают норму, три извращенца -
диктуют закон.

Враги всегда сдаются невовремя, и в этом тоже проявляется их враждебная сущность.

Пока я чистил перышки, они перемывали мне кости.

На всякий случай молился всем Богам.

Ленивые летают лежа.

А вот крик души: стало быть, следующая эра будет не нашей?

Немудрено поссориться в доме, где так много людей и порогов.

А чувствуешь ли ты ответственность за тех, кого не сумел приручить?

У гения не бывает соавторов.

Я – человек, но ничто божественное мне не чуждо.

Ни один талант во мне еще не погиб.

А теперь мы перейдём к опять-таки сказкам, но на этот раз сказкам чуть-чуть в
другом стиле написанным. 

(К.Арбенин)
Вещь, она написана давно, но я не решался её исполнять, потому что просто не знал
как. Всё-таки когда как-то готовишься к творческим вечерам, я много раз её брал,
думал, надо вот это вот прочитать, но не знал как. Потому что вот, не находился
вот как бы ключ к прочтению этой вещи. Это такая тоже сказочка. Маленькая такая
в стихах сказка непонятно для каго. То-ли для взрослых, то-ли для малышей. Она
так и называется - "Сказочка для деточек". И вот я никак не мог понять. Всё время
брал её с собой на творческие вечера и откладывал, потому что не чуствовал в себе
сил. Пока я вдруг. Вдруг я не понял как это нужно сделать. Как это можно прочитать.
Я услышал по радио вот когда я был маленьким очень часто передавали такое по
радио, какие-то композиции, это даже не псени а композиции взрослых таких
композиторов, которые в основном такую академическую музыку пишут, они как-то
детские песни перекладывали на стихи и под пианино это всё исполнялось. Это
непохоже было на песни, это как=то резало очень ухо и тогде не производило
впечатления, а сейчас я понял, что давно очень вот этого уже нет и когда я
случайно услышал что-то подобное по радио, я подумал - о! - дык вот надо же вот
эту вещь, её надо не читать а петь, но петь ни как песню, а как вот такую
маленькую оперу. То есть ни какой-то специальный мотив, а по ходу дела вот такая
будет импровизация. Я когда это понял, я один раз вот несколько лет назад на одном
творческом вечере, и то в Москве, исполнил. Так что в Питере это будет сейчас
премьера. Такой маленькой оперы взрослым композитором написанной для детей,
называется "Сказочка для деточек". Это полуимпровизация, потому что специальный
какой-то мотив не придумывался, а вот так вот как вот от души пойдёт. "Сказочка
для деточек".

Сказка-сказочка для малых деток новорожденных
Сказка-сказочка без наворотов замороченых

Жил на свете медведь
Жил с ним рядом петух
И петух любил попеть
А медведь поспать до двух
Жили оба в теремке
Невеликом небольшом
И петух спал в колпаке
А медведь спал нагишом
Мишу с Петей единило
Десять зим и десять лет
Много общего в них было
Даже стол и туалет
Жили мирно ели жирно
Не транжирили слова
Знать душа была обширна
И кругла как жернова
Не поссорились ни разу
В доме тесном небольшом
Но однажды как по сглазу
Им соседский кот-зараза
Взял пути да перешел

Очень скоро сказка сказывается
Но не скоро дело сделывается
И не стоит выеденного яйца
То что здесь сейчас разыгрывается

Как-то утром на рассвете
Спал себе спокойно Петя
А медведь с другого бока
Встал на лапу, да не ту
И в прескврном настроеньи
Обругал петушье пенье
И пустила эта склока
Рост в огромную вражду
И не радует медведя
С этих самых смутных пор
Как поёт его друг Петя
Тенор, ухарь и актёр
Топит мишка ложку в супе
И ворчит, всерьёз насупясь
Я весь в работе как арап
На стройке я теперь прораб
Приходишь тут без задних лап
Родной не помня мамы
А я ж не суслик, я медведь
Мне б в две ноздри бы захрапеть
Мне б задудониться так ведь
Кругом сплошные гаммы
Продолжал в сердцах, да что там
Хоть ты жалуйся енотам
Вот он возит эти ноты
По мозгам да по мозгам
До икоты, до ломоты
До истерики, до рвоты
Хоть не приходи с работы
Эти шум от этих гамм

А петух не унимается
Каждый вечер распевается
У него ведь тоже труд
Не прораб, но так же крут
И тогда, погладив брюхо
Так решил себе медведь
Наступлю ему на ухо
Пусть попробует попеть

Очень скоро сказка сказывается
Но не скоро слово сдерживается
И стоит в раздумьи мишка у крыльца
К нападению примеривается

И вот уже идёт война
Меж петухом и мишкой
Идёт война идёт она
То обухом то книжкой
То головнёй, то кирпичом
То зачерствевшим калачом
То веником, то скалкой
И для такой-сякой войны
Все средства под рукой равны
Столы и стулья снесены
И ничего не жалко

Только где-то на седьмые сутки разоренья
К петуху да и к мишутке вдруг проникло озаренье
Озарило, раздробило
Раскроило пополам
Распростало и воздало
Каждой твари по делам

После драки лишь вздыхали
Да махали кулаками
Пух и прах за околоток
Нет побед и нет ничьей
Лишь осталась пара ноток
Да десяток кирпичей
Не спасло ни то ни это
Ни прораба ни поэта
Всё что было, поглотила
Вездесущая вражда
Убедила, победила
Почему-то нищета

Очень скоро сказка сказывается
Да не скоро жизнь налаживается
Только как же без счастливого конца
Без него нельзя оказывается

Всё закончилось, всё живы
Нервы целы, прочны жилы
У медведя по ранжиру
Трое толстых медвежат
Петуху нашли невесту
Им теперь неплохо вместе
В петушином их поместье
Даже пчелы не жужжат

Сказка движется по кругу
И теперь два бывших друга
Проживают друг от друга
В двадцати пяти шагах
Там где радуга уздечкой
На одной молочной речке
На соседних на кисельных
Но на разных берегах

(К.Арбенин)
И возвращаясь к упомянутому мной сборнику стихотворений "Датская рулетка",
которые были написаны в девяносто шестом году, я прочту уже вот практически в
завершение нашего вечера несколько стихотворений из этого сборника, который
тоже будет вот полностью издан в сборной книжке стихов. Всё это написано в
девяносто шестом году и носит на себе опять-таки отпечаток пережитого в то время.

***

Зима. Туман. Трещанье проводов
Повышенная влажность сонных век.
Пониженная расторопность льдов,
Лежащих башлыком на спинах рек...

Я плохо вижу сны, когда не сплю.
Очки потеют, чувствуя тепло.
Архитектура движется к нулю,
И тает размягченное стекло.

В запасе только жизнь и пустота
Второго — вдоволь, первого — глоток,
Плюс магия печатного листа:
В твоих руках — мои двенадцать строк.

***

В батареях тепла - ни на грош.
Лето кончилось осень назад.
И, куда ночевать ни пойдешь,
Попадаешь судьбе на глаза. 

Утопаешь в потешном снегу,
Постигаешь лепной неуют,
И теряешь себя на бегу
За какие-то десять минут.

Зимние фрагменты.

Очки разбились. Телефон ревнует
Суровый снег похож на слог античный.
И Новый Год, похоже, неминуем,
Как перевод с пространного на личный.

В такой мороз лишь стекла не потеют.
За новым счастьем тянется толпа.
Сизифов мир — бикфордовы затеи,
Зимовье у подзорного столба.

Страна, где мы когда–то не дожили,
Нас манит бесконечностью границ,
И те, что нам бессмертье одолжили,
Грустят, не вспоминая наших лиц.

Не верь себе. Не снайперское дело —
Стрелять в упор, не целясь, впопыхах.
Когда болит душа, подводит тело —
Прицел дрожит, и правды нет в руках.

Присядь на стул прокрустовой работы,
Укороти свой судьбоносный пыл.
Охотники устали от охоты,
Могильщики застыли у могил,

И лишь комар, подосланный Амуром,
Чтоб не замерзнуть, мечется в пару
И сверлит без наркоза острым буром
Под сердцем ахиллесову дыру.

Мне странно все. Но, что всего страннее,–
Мой лед забыл искусство быть холодным.
Я вижу цель, но не спешу за нею,
Я чую мель, но остаюсь свободным...

Ходить по снегу легче, чем по водам! —
Блажен, кто верит в эту божью блажь.
А жизнь все так же пахнет Новым Годом,
Все так же обрамляет пейзаж

Из рваных дней, скрипучего крахмала,
Кормящейся надеждою молвы...
Осталось мало. Постижимо мало.
Увы, мой бог. А может, не увы.

На днях.

В амфитеатрах играет ветер
Приходят гости, снимают туфли.
А трагик смешон и едва заметен
За греческим хором грошовой кухни.

Да и что за трагедия — не вмещаться
В рамки, в квартиры, в размеры, в муки,
В биографию, в споры и даже в счастье!..
"Что вы читаете?" — "Звуки, звуки..."

В Вавилоне, извечно творящем нравы,
Сменились правила переноса:
Точки над "i" получили право
Уйти в андеграунд — под знак вопроса.

И они ушли, не утратив меру,
И вместо обеда блюдут сиесту.
Так верящий в бога теряет веру
В себя, ибо свято одно лишь место.

А дно — лишь место, где быть горбатым —
Не столь зазорно, не так обидно,
Где ямб начинается лишь после пятой
Стопки какого–нибудь напитка.

***

Любой маршрут не исключает правил
Судьба скупа на новые места.
Мне снятся те, которых я оставил,
Мне снится их смешная пустота.

Бездонная отдушина для смеха -
Потребность, обращенная во прах.
И снится им подслушанное эхо
Романа в телефонных номерах,

Поэмы в расписании движений,
Трагедии в программе передач.
А миру снится путь без искажений
В решении тактических задач.

У каждого свой сон. Но явь, покуда,
Одна на всех - как это не смешно.
Любой маршрут не исключает чуда -
Ты ждешь его, ты спишь окно-в-окно,

Но тот, кто назовется богом Тотом,
На самом деле - просто странный зверь.
Он стукнет в дверь и на вопрос: "Ну кто там?"
Ответит: "Я." Но ты ему не верь. 

***

Всюду веревки, повсюду крючки
Мама купила свежее мыло.
Кофе остыл. Обстановка постыла.
В небе какие-то злые значки. -

Что означают они? Ничего.
Лень продолжать переписку с врагами.
Скучились в месиво черти с богами,
Стаей охотятся на одного.

В кухне я - воин. А если есть страх -
Страх опустеть, а не страх опуститься.
В мыслях маячит невольная птица,
Редкая птица - журавль в руках.

Время навылет. Судьба на износ.
В медленных снах телефонного лета
Мы, по наивности, ждали ответа.
Ждали ответа. А подан - вопрос.

Наши заначки - что дыры в тузах
Следствие топит поступки в причинах.
Мы - предпоследняя пара песчинок
В этих иссякших песочных часах.

Черный Человек. Белые ночи

Я слышу, как уходят времена
Безногой незатейливой походкой.
Мой Черный Человек пошел за водкой
И канул в лету белого вина.

Мой Черный Человек мне завещал
Тщету небес и вычурность земного, -
Я обещал, я дал ему два слова,
И он сложил из них конец начал.

Мой черный одинокий человек,
Бездомный, неприкаянный, небритый,
Он был когда-то лунным фаворитом,
А ныне просто доживает век.

А ныне просто - проще с каждым днем,
Коль верить лишь в особые приметы.
Мы двое - как сиамские валеты:
Он жил во мне, а я погибну в нем.

Я дал ему взаимности взаймы,
И он пошел с сумой на пьяный угол,
Пошел один - угрюм, упрям и смугл -
И канул в лето легковесной тьмы.

А я не удержал его совет,
Я позабыл, чего он напророчил,
И потерял на фоне белой ночи
Его нечеткий черный силуэт. 

Тропик скорпиона

Уродливые ночи–альбиносы.
На шпиле кровь — как мел на сбитом кие.
Над городом роятся альбатросы —
Тамбовские, казанские, пскопские.

К дождю ли? К усечению голов ли
Мой обморок размешан с их закуской?
И, видя этих львов на рыбной ловле,
Молчит июль печальным Заратустрой.

Мой мир теперь не стоит и окурка.
Но мне плевать, мне слишком мало надо.
Моя земля — не сердце Петербурга,
А спальные районы Ленинграда.

Прошла моя любовь к его недугам.
Который век мне снится мостовая,
А наяву я шествую по трубам,
И, если вижу труп, переступаю.

На крематорий — ближе от Финбана:
Изучен путь в фамильные пенаты.
И делит время дробью барабанной
Все эти знаменатели на даты.

Но неделим себя гасящий ветер,
Что дышит мне в лицо теплом могильным.
И никого — на том и этом свете,
Есть только ветер, ты и Генри Миллер.

***

Безвыходные выходные — мне.
Тебе — разбуженные будни.
А на заснеженной Луне
Ночует одинокий Спутник

Искусственный в своих словах,
Но искренний в своей орбите.
Метеориты в рукавах
Он спрятал, чтобы не обидеть

Светило, коим пренебрег
Густой любвеобильный Космос.
Что Спутник! — Тленный уголек,
Запутавшийся в лунных косах,

Сомлевший в холоде тепла,
Растаявший, как карамелька.
В объятиях добра и зла
Он видел истину, но — мельком.

И, отлучившись от Луны,
Он принял свет как отчужденье.
Одним — космические сны,
Другим — земные пробужденья.

***

Как Цезарю — жребий Брутов,
Вам рок начертан на роду.
О, сколько разных странных фруктов
Завяло в яблочном саду,

Пока вы пили водку с кровью
Из вен почивших в позе дам–с.
Неизлечимому здоровью
Полезен легкий декаданс,

Но в явь, пропитанную снами,
Он не вернет вас никогда.
За нас лишь те, кого нет с нами,
А после нас — одна вода!

Так что, какая там победа,
Когда не кончена война!
Ложь хороша лишь до обеда,
А к ужину ей — грош цена.

Но это частности. А в целом —
Ваш мертвый бог прощает вам
Любовь к оптическим прицелам
И ненависть к чужим гробам.

Золотой час пик

Уже все живы. Ересь не порок.
Голодный раб доволен выходными.
В Аду сегодня кормят отбивными,
В Раю — по слухам — яйца и творог.

Тепло и сытно. Но не там, не там
Нас нет — и хорошо, и слава Богу.
Бог, кстати, собирается в дорогу,
Но видно по глазам, что он устал.

Цинизм спасает, но не навсегда.
Восставшие живых ревнуют к смерти,
Но смерти нет. Ось превратилась в вертел.
Все замерло, течет одна вода.

Да что там смерти! Даже денег нет!
Нет в принципе, в природе и в помине.
И, если б дамы не ходили в мини,
То мир бы был скучнее, чем балет.

Под золотом желтеют паруса.
Стареют дети ложки оловянной,
И гении с судьбою безымянной
Боятся счастью заглянуть в глаза.

И завершает этот цикл совсем маленькое такое четверостишие...

Как много мест, куда бы я хотел
Уехать, чтоб вовек не возвращаться
Как мало тех, к кому бы я хотел
Вернуться, чтоб уже не покидать

(К.Арбенин)
Спасибо. И закончить сегодняшнее выступление я хочу стихотворением, написанным
совсем недавно. Это такая почти шутка. Шутка почему, потому что первая строчка
чужая. Я её взял, позаимствовал у одного другого поэта. Остальное правда придумал
сам.

Уже написан Вертер,
Уже придуман Фауст,
Уже закончен Гамлет
И создан Шерлок Холмс.
А я ищу свой вектор,
Я тормошу свой хаос,
Раскидываю камни,
Грунтую бурый холст.

Уже прочитан Чехов,
Уже зачитан Пушкин,
Уже изучен Гоголь
И пройден Лев Толстой.
А я плачу по чекам,
А я пою частушки,
Шатаюсь понемногу
Из кризиса в застой.

Уже дошел Самойлов,
Уже созрел Володин,
Уже растащен Горин
И собран Заходер.
А я никем не понят,
А я нигде не пройден,
Я даже не оспорен
И, в общем, не у дел.

Меня не знает Гранин,
Ко мне не ходит Кушнер,
Не приглашает Дольский,
И Битов не звонит.
Зато я не обрамлен,
Зато я не окучен,
Не разделен на дольки,
Не возведен в зенит.

Во мне творится Вертер,
Во мне родится Фауст,
Во мне воюет Цезарь
И гибнет Урфин Джюс.
Я нахожу ответы
Я не пугаюсь пауз
Я всё ещё в процессе —
Я все еще пишусь.

Спасибо. Кстати интересная такая вещь, что едва было написано это стихотворение
на следующий день мне позвонили из книжного магазина Англия, позвонил директор
книжного магазина, сказал, что Андрей Битов прочел книжку "Дон Гуан как зеркало
мировой революции" и очнь хорошо о ней отзывался. Вот эта вот книжка кстати, её
тоже можно здесь приобрести без вот этих рисунков, это дочь моя сделала. Там
свежие книжки продаются. Ну на этом всё, приходите к нам в субботу на "Зимовье
зверей". Очень советую приходить на Багрицкого и Комарова в четверг, на Ковалева
и Пальцева в пятницу. Спасибо, мы с вами ещё встретимся. Всё в помощь.