(К.Арбенин)
Чертежник Никита Горкин влюбился в Неличку Пак из машбюро. Пригласил её в кино,
в кафе сводил, прощупал так сказать почву, да и решил сделать ей предложение.
И возраст уже самый тот и девушка хороша собой. Начзначил Неличке свидание в
двенадцать ноль-ноль у памятника Багратиону. Всю ночь не спал, волновался,
подыскивал слова. Утром, загодя, вышел из дому, сел на метро, но по дороге
произошло непредвиденное. Только въехали в тоннель, как Никиту похитили инопла-
нетяне. Инопланетяне, надо отдать должное, оказались существа не вредные, по-своему
даже гуманные. Предложили Никите небольшое путешествие. "Прошвырнемся" - говорят
"господин Горкин в наши мегапенаты, по дороге поболтаем. Надо нам кое-какую
информацию собрать. Мы" - говорит - "некоторые вещи про вас землян понять никак
не можем." Никита был человек передовой, к наукам прилежный. Но уж больно в не-
подходящий момент его инопланетяне захватили. Неличка-то ждет, а времени уже
совсем мало осталось. Хорошо ещё хоть вышел с запасом. "Нет," - говорит Никита -
"извините гуманоиды, но не могу я, некогда, спешу очень, в другой раз как-нибудь,
а?" А сам дёргается как на иголках и смотрит на часы. Инопланетяне говорят -
"Да не глядите Вы на часы, молодой человек, они стоят у Вас. Мы Вас обязуемся
вернуть в то самое время и в то самое место, откуда Вас извлекли. Так что на
Земле Вашего отсутствия никто не заметит. Здесь три недели с нами проведете, а
там три секунды пройдёт. Относительность, однако." "Нет," - кричит Никита - "я
три недели не выдержу. Три недели - это вечность." И бъётся кулаками в иллюмина-
торы, всё о Неличке Пак думает. Инопланетяне, едва услышали слово вечность, пе-
реглянулись, свистнули по-своему, и отпустили Никиту Горкина обратно в метро.
Даже сувенира ему никакого не подарили. Никита успел на свидание. Более того,
вспомнил все нужные слова, расписался с Неличкой и стали они жить-поживать и
детей, как говорится, наживать. А инопланетяне в ещё большем удивлении остались
после встречи с землянином. Такой формулой относительности они никогда раньше
не слышали. Не могли они разгадать смысл земных слов и долго ещё ломали свои
квадратные головы над воплем Никиты Горкина "три недели - это вечность". Пока не
разберутся что к чему, на новую встречу с землянами не вылетят.

(К.Арбенин)
Жил на свете Гениальный читатель. Он прочел уйму книг и во всех сумел дойти до
самой сути, каждую смог оценить по достоинству. Классики почитали за честь стоять
на его книжных полках, современники выстраивались в длинную очередь. Когда Чита-
тель заходил в книжный магазин, книги просто сходили с ума: они скрипели от не-
терпения переплетами, шелестели страницами, падали со стеллажей прямо к его но-
гам, а некоторые вели себя еще более бесстыдно - открывали себя на самом выиг-
рышном месте и жирным курсивом кричали: "Прочти меня!". Даже самые заумные книги,
которые никем и никогда не были прочитаны, обрели наконец свой покой под лупой
Гениального Читателя. Все свои силы и здоровье Читатель тратил на чтение, всю
свою душу он вкладывал в книги. Его домашняя библиотека насчитывала несколько
тысяч томов и уже перестала вмещаться в небольшую двухкомнатную квартиру, но тут
как раз вовремя подоспела Нобелевская премия: Читатель купил себе отдельный дом
и оборудовал его должным образом. У Читателя не было ни семьи, ни друзей, общался
он только с книгами, да иногда еще заходили журналисты - брали интервью и интере-
совались творческими планами. И все шло замечательно, пока с Гениальным Читателем
не случился вполне закономерный творческий кризис. Читатель погрустнел, потерял
вкус к чтению и заразился бессонницей. Современники безнадежно разводили листами
и теряли надежду быть прочитанными при жизни. Даже любимые классики не могли по-
мочь - перечитывание не усыпляло, а только утомляло затосковавший по новизне мозг
Гениального Читателя. В таком состоянии он несколько вечеров блуждал по городу,
размышляя о своем даре. На душе было пусто, казалось, что все самые лучшие его
книги уже прочитаны и от литературы ждать больше нечего. В одну из таких вечерних
прогулок Читатель увидел в витрине книжного магазина яркую обложку какого-то
бульварного романчика. Удивляясь самому себе, он зашел в магазин, купил это де-
шевое издание, пришел домой и за ночь прочитал его от корки до корки. Утром
Читатель устыдился своего поступка и, пока никто не видел, выбежал из дома и вы-
кинул книжку в мусорный бак. Вернувшись в свою библиотеку, Читатель вдруг обна-
ружил, что классики смотрят на него искоса. Какую бы из настольных книг он ни
открывал, выходило одно и то же - все авторы осуждали Читателя за его вдвойне
скверный поступок. Толстой ставил на вид сам факт чтения такой низкопробной пош-
лятины, Достоевский присовокуплял еще и то, что книга после этого была выброшена,
а Ницше вообще ставил под сомнение подмоченную гениальность Читателя. Все эти
упреки можно было пережить, но совершенно невыносимо вел себя Чехов: он не клей-
мил и не обвинял, он только печально усмехался - и именно это доконало Читателя.
Читатель понял, что переступил некий рубикон. Тогда он повернул все книги в своей
библиотеке корешками к стене, разбил лупу и принял обет нечитания. Несколько ме-
сяцев он не читал ничего, кроме квитанций об оплате электроэнергии и вывески
"Гастроном", маячившей в окне. Потом он стоически отказался и от этого. Долгие
годы он занимался лишь тем, что вспоминал прочитанное, переосмысливал его заново,
и старые прописи вдруг стали открываться Читателю с новой, неожиданной стороны.
Все остальное ускользало от него: глаза, лишенные букв, видели все хуже, руки,
оставшиеся без книг, не знали, куда себя приложить, на высохшей, будто пергамент,
коже проступали всякие разные слова. Постепенно читатель стал превращаться в
книгу - спина его покрылась коленкоровым панцирем, тельце скукожилось и рассло-
илось на листы, мышечный аппарат плавно перетек в тиснение, кровь перебродила в
целлюлозу. Наконец, примостившись на полке рядом со своими любимыми фолиантами,
где-то между Кафкой и Гофманом, Гениальный Читатель замер и обрел свой покой...
Эта книга до сих пор хранится в библиотеке имени Гениального Читателя, ее не
выдают на дом, с ней можно познакомиться только в читальном зале. Никто еще не
смог дочитать книгу до конца. Некоторые пытавшиеся утверждают, что она слишком
трудна для восприятия и поэтому бессмысленна, другие говорят, что все ее страницы
девственно чисты, третьи рассказывают, что нашли в ней только слово "Гастроном"
и разрозненные столбики ничего не значащих цифр, четвертые просто ничего не могут
вспомнить. Эта книга пока не нашла своего читателя, она все еще читает сама в
себе.

(К.Арбенин)
В одной заброшенной пещере испокон веку обитало эхо. Как оно выглядело это эхо
оно и само не знало, потому что было невидимым. Вероятнее всего у него был рот
и ухо, может быть глаза. А больше ему ничего и не требовалось. Да и того ему
хватало, ведь вся жизнь эха проходила во сне. В необитаемой пещере вторить
некому. Вот эхо целыми годами и спало, пока что-нибудь или кто-нибудь не разбудит
А кому будить, будить-то некому. Однажды правда забредал в пещеру медведь-шатун.
Пошатался по пещере, поужасался какой в ней беспорядок, да случайно и наступил
спящему эху прямо на ухо. Вскочило эхо и как заорёт во весь рот: "А-а-а..."
Медведь испугался и тоже как зарычит: "А-а-а..." Потом остановился, стал
оглядываться, а никого под ногами не видно. Что это, думает косолапый, за место
за такое, где эхо раньше рыка появляется. Плюнул три раза через левое плечо и
скорее прочь побрел. Пошел другое себе пристанище искать. А эхо после того пять
суток спать не могло, так у него ухо разболелось. Насилу на шестую ночь уснуло.
Вроде бы полегчало немного. Да только во сне и не заметило оно, что после такого
ущерба стало ухо у него хуже слышать. Вот эхо спит, а сказка-то сказывается. Так
за сном прошло лет десять, а может и все тридцать пробежало, точно не выяснить.
Тут как раз и забрел в пещеру следующий гость, якобы путешественник. Числился
он по документам геологом-одиночкой, а на самом деле искал клады и сокровища.
Хотел на том деле разбогатеть, и жить далее на бессрочный богатейский пансион.
Вошел он в пещеру, осмотрелся, видит беспорядок ужасающий и тишина неестественная.
Вот он и спрашивает в голос: "Эй, кто здесь есть?" Эхо проснулось, вторит гостю:
"Кто здесь ест?" Кладоискатель смутился, решил, что ему послышалось. Он снова
спрашивает: "Я говорю, кто здесь живет?" А эхо слышит еле-еле, ничего разобрать
не может. Да ещё интонацию спросоня перевирает: "Кто здесь жует?" - переспрашивает.
Нахмурился кладоискатель. Не нравятся ему такие акустические фокусы. "Это кто
здесь дразниться?" - спрашивает он с вызовом. "Какая разница," - отвечает ему эхо.
Кладоискатель от возмущения аж засветился в темноте тусклым багровым светом.
Плюнул в пустоту и ушел восвояси. Если бы была в той пещере дверь - он бы дверью
от обиды хлопнул обязательно. Так ему обращение с собой не понравилось. А ведь
зря он обиделся, зря ушел не проверив все углы с фонариком. Ведь в этой пещере
и правда клад имелся, да еще какой, пиратский. Целый сундук золота. Полтора
столетия назад знаменитый флибустьер капитан Брынза его собственноручно закопал
в дальнем правом углу пещеры, после чего по рассеяности потерял карту-план а сам
пропал без вести. Это именно он, капитан Брынза, пока рыл яму да расправлялся со
своими пятнадцатью подельщиками, навел тут такой беспорядок. Впрочем эхо весь
этот сыр-бор помнило плохо, совсем ещё маленько еоно было в те времена. А
вспомнить пришлось вот по какому поводу. После неудачного визита кладоискателя,
снова впало эхо в спячку и очнулось только через лет пятьдесят от какого-то
подозрительного шороха. Пригляделось, а по пещере тихой сапой передвигаются две
таинственные личности. У одной личности правый глаз черной повязкой перевязан,
у другой левый. А оставшимися глазами они смотрят на компас и в карту-план. По
всему видно, что это не путешественники и не геологи, а самые обыкновенные
дженльмены удачи или по-простому - разбойники. Причем один из джентльменов -
дама, разбойница. И усов у неё нет и пистолеты на поясе сплошь дамские. Разбойники
молчат и эхо молчит. Дошли до конца пещеры, уперлись в стену. Разбойник пошел
налево, разбойница - направо. Каждый свой угол стал обследовать на предмет наличия
клада. И тут разбойница провалилась в яму и наткнулась прямо на сундук с искомыми
сокровищами. Видать капитан Брынза закопать его не успел, раньше времени пропал
без вести. А разбойник, который в левом углу ничего не нашел, сразу всё понял,
вынул из-за пояса револьвер, прицелился в противоположный угол и объявляет своей
подруге неожиданный ультиматум. "Не тронь, золото моё. Я тебя убью." А эхо, по
глухоте своей недослышало, в чём суть, и ориентируется по обстоятельствам.
"Золото моё," - повторяет оно ласковым тоном. - "Я тебя люблю." Разбойница,
услышав такое, выглянула из ямы и смотрит на своего компаньона с недоумением,
однако женского нагана от него не отводит, у неё тоже своя игра задумана. "Ты
чего, одноглазый," - спрашивает она настороженно. - "Не сошел ли с ума." "До
чего же ты ласковый," - вторит эхо. - "Я от тебя без ума." Разбойник от удивления
остолбенел. Ушам своим не поверил и кричит в темноту истеричным голосом. "Ни с
места, первый выстрел делаю в руку, а второй в сердце." Эхо из одного угла в
другой перекидывает: "Невеста, предлагаю тебе руку и сердце." Совсем разбойница
растерялась. "Так, мужик," - говорит. - "Ты что такое надумал." А эхо передает:
"Так неожиданно, мне надо подумать." "Что тут думать," - возмущается разбойник. -
"Отдавай мои сокровища до пошевеливайся." А эхо совсем уже откровенную отсебятину
несет: "Давай," - говорит. - "Моё сокровище, поженимся." Разбойница от таких
слов аж пистолет свой опустила, всматривается, обманывает её компаньон или
серъёзные намерения имеет. А у разбойника намерения серъёзнее некуда. Он едва
только увидел, что подруга пистолет убрала, тут же на курок нажал: "Ба-бах..."
Да в потёмках промазал. "Мимо." - говорит разбойница. - "Ну сейчас я тебя."
"Милый," - слышит разбойник. - "Нет счастья без тебя." Разбойник опешил, понял
что он себя всё-таки не по-джентльменски ведет, что надо бы даме на такие
заявления иначе ответить. Приблизился он к разбойнице вплотную, постояли они
с полминуты в нерешительности а потом выкинули пистолеты и со всего маху бросились
обниматься. Чуть до смерти друг-друга не зацеловали. Отдышавшись, разбойница без
всякого уже эха спрашивает своего подельщика: "А что же ты раньше молчал, любимый"
"Не знаю." - отвечает разбойник. - "Как-то всё не получалось, дорогая, всё
беготня, стрельба. Не знал, с чего начать." Тут снова обнимания у них пошли,
поцелуи а потом свалились они оба на сундук и началась там у них возня, ну полный
абордаж. Эху неудобно стало. Оно чтобы не мешать влюбленным вылетело из пещеры
и до самого утра бродило по горам, размнало на природе своё заспанное невидимое
тело. А что, раз в век и прогуляться можно. Утром вернулось эхо домой уставшее
тут же на боковую устраиваться стало. Успело только рассмотреть, что ни
разбойников, ни клада в пещере уже нет, порядок наведен идеальный, яма закопана.
Ну вот и славно, вот и хорошо. Можно ещё годков сто вздремнуть. А разбойник с
разбойницей после того случая поженились и сокровища капитана Брынзы взяли себе
в приданое. И надо сказать, у них получилась образцовая разбойничья семья. Впрочем,
разбойничать они перестали. Открыли своё небольшое дельце, купили дом, нарожали
детей и всё такое прочее. Теперь они уважаемые люди. Ну а как супруги нажили свой
первоначальный капитал, об этом никто не знает. кроме разве что эха. Но эхо, как
говорится, к делу не пришьешь. Тем более, если это эхо глуховато и любит поспать.

(К.Арбенин)
Немолодой холостяк Семён Васильевич купил себе в комиссионном магазине обнову -
чайник со свистком. Принёс его домой и прописал на кухонной плите - тут ему
теперь жить и работать. А Чайник оказался не из простых, а с талантом. Были у
него слух и голос, и больше всего на свете он любил, согреваясь, насвистывать
классические музыкальные номера. Получалось у него это очень хорошо, чисто, без
фальши: раньше-то Чайник много лет жил у настройщика и кое-чему научился. Уж на
что Семён Васильевич равнодушен был к классике, а и ему нравилось, как Чайник
насвистывает. Он даже чая стал в два раза больше пить, только чтобы послушать
лишний раз что-нибудь из Брамса или из Чайковского. Мало того, через какой-то
месяц Семён Васильевич стал отличать менуэт Боккерини от полонеза Огинского, а
адажио Альбинони от реквиема Верди. А потом совсем неожиданная вещь произошла.
У Семёна Васильевича на кухне испокон веку обитал старый Радиоприёмник, который
музыке в общем-то тоже был не чужд, но в последние годы впал в некоторый маразм,
пел вульгарные песни, кряхтел и заикался, а иногда даже выражался неприличными
словами. Так вот, хозяин взял да и выкинул его. Решил: зачем нужна эта рухлядь,
если теперь есть в доме настоящая музыка; да и экономия на радиоточке опять же
какая-никакая, а ощущается. В общем, Чайник со своими симфониями и фугами
пришёлся Семёну Васильевичу по душе и ко двору. Но на той же кухне давно снимал
угол старый ворчливый Холодильник. Так вот ему чайниковы трели никакого
удовольствия не доставляли, скорее наоборот. Тому Холодильнику ещё в молодости
какой-то грузчик наступил на ухо, поэтому и слуха у него не было. Вместо этого
был у него хронический бронхит, вследствие которого он оглушительно храпел и
кашлял - не только ночью, но и иногда и днём. Ну а когда его многолетний приятель,
гнусавый и заносчивый Радиоприёмник угодил по вине Чайника на помойку, Холодильник
просто возненавидел этого свистуна. "Безобррразие!" - ворчал Холодильник по ночам. -
"Свистит и свистит почём зря, все деньги из дома высвистел! Лучше бы гимн утром
играл или что-нибудь для души, из Олега Газманова - вот это я понимаю! А то
какие-то тили-пили! Холодильник ставил себя намного выше Чайника. На то у него
были веские и уважительные причины. Во-первых, у него внутри лежали продукты, а
в Чайнике только вода булькала. Во-вторых, у него был свой отдельный угол, а
Чайник ютился на коммунальной плите вместе с двумя Кастрюлями и старухой
Сковородой. И в третьих, самое важное, - Холодильник работал от электричества, у
него был прямой провод в розетку, и это наполняло его неизъяснимой гордостью,
увренностью в себе и верой в завтрашний дегь. А Чайник - что! У него даже
никакого намёка на провод не было, был он гол и сложными внутренними механизмами
похвастаться не мог. Непонятно, откуда в нём эта самая музыка возникла, из каких
таких пустот и глубин. Поэтому - так считал Холодильник - Чайник не имел права
высказываться, а тем более - исполнять музыкальные опусы. А Чайник места своего
не понимал, на ворчание Холодильника никак не реагировал и продолжал себе
повышать своё исполнительское мастерство, выдавал всё более и более сложные и
красивые партии. Да ещё птицы за окном подпевать ему стали: расслышали, что в
этом доме чудесный Чайник живёт, и принялись слетаться по утрам, настраивать свои
звонкие голоса по кухонному камертону, распеваться прямо Холодильнику в
раздавленное ухо. Холодильник в конец рассвирепел. "Ну ничего-ничего," - думает, -
"скоро зима пройдёт, тогда я управу-то на этот хор найду! И солиста-водохлёба
приструню, попомните моё слово! Посмотрим, как вы запоёте!" Затаил обиду и стал
дожидаться, пока птицы на юг улетят, и Семён Васильевич окна на зиму бумажками
заклеит. Но и зима облегчения Холодильнику не принесла. Дома похолодало, и хозяин
ещё чаще стал Чайник кипятить: взял манеру каждые два часа согревать чашечкой чая
тело, мелодиями - душу. И тогда задумал Холодильник соседа своего извести. Пришёл
однажды Семён Васильевич на кухню, налил в Чайник воды, зажёг конфорку и уже
совсем было собирался надеть свисток на носик, как Холодильник под руку ему
зашёлся кашлем. Таким бурным кашлем, что Семён Васильевич перепугался, стал
Холодильник по спине стучать, а про свисток совсем забыл. Так и ушёл с кухни,
оставив свисток на столе. А Холодильник отключился после того - мол, он и не
при чём здесь. А ведь знал, что без сигнала Семён Васильевич про Чайник не
вспомнит! Чайник уже выкипать стал, пар из него так и валит, а свистнуть никак не
получается. Он хрипит, сипит, булькает - всё без толку. Вот уже и воды в нём не
осталось, вся в воздух ушла. Раскраснелся Чайник, пластмассовая ручка плавиться
начала. Две Кастрюли и старуха Сковорода смотрят на него с сочувствием,
Холодильник про себя осуждают, а сделать-то ничего не могут, - ну пошипела немножко
Сковородка, ну позвякали крышками Кастрюли, а толку-то чуть. В общем, Семён
Васильевич запах учуял, когда уже вся ручка на плиту стекла и пузыриться стала.
А Чайник весь почернел, стал снаружи как та сковорода - шершавый и покореженный.
И хотя внутри он всё так же был бел и гладок, голос у него с тех самых пор пропал
- как отрезало. Семён Васильевич, насколько смог, почистил его мелким песочком,
но это не помогло. Теперь из носика раздавался лишь негромкий однотонный свист,
сплошная нота "ми". Холодильник этому радовался исподтишка, и как ни в чём не
бывало по-отечески утешал чайник: "Ме" - это ничего, это хорошая нота, не хуже
других. Чайник - не магнитофон, с него одной ноты вполне достаточно. Вот у меня
нот вообще нет, одни хрипы да храпы - а я ничего, на жизнь не жалуюсь, потому и
беру от неё по потребностям. Как говорил мой сборщик: кому мало дано, тому много
положено! Но зря Холодильник похвалялся, потому как вскоре после этих заявлений
случилось с ним несчастье. Как-то ночью вырубилось по всему дому электричество.
Холодильник спросонья только кашлянуть успел, дернулся, громыхнул всем
металлическим телом - и отключился. Чайник-то понял, что дело неладно, а на
помощь позвать не может, да и некого - все спят. Поутру электричество включили,
а Холодильник в себя так и не пришёл: от толчка что-то в его организме разорвалось,
какая-то жизненно важная жидкость на пол вытекла, и как Семён Васильевич не тряс
его, как по бокам не пошлёпывал, не оживал старик. Продукты в нём испортились,
лёд растаял, температура поднялась до катастрофической отметки. Вызвал хозяин
холодильного мастера. "Всё," - говорит мастер, - "извините, хозяин, но
холодильничек ваш восстановлению не подлежит. Он своё с лихвой отслужил, пора
ему на покой. Выражаю вам свои, так сказать, соболезнования. Могу посодействовать
в приобретении нового агрегата." Но новый агрегат Семён Васильевич пока покупать
не стал - не на что было. Ему и на новый чайник-то сейчас денег не хватало, не то,
что на холодильник. И стал он, пока зима, немногочисленные скоропортящиеся
продукты вывешивать в авоське за форточку, а Холодильник оставил на прежнем месте
наподобие тумбочки - складывал в него крупу, специи, прочую всячину. Старик совсем
потерял былой блеск: ни шевелиться, ни ворчать уже не мог, и провод его, вынутый
из электрической розетки, безвольно валялся в пыли у плинтуса. Чайнику было жаль
его. Так жаль, что он в первый раз за всё это время почувствовал в себе музыку -
печальную прощальную сонату для Чайника со свистком. Посвящается соседу
Холодильнику. Самое интересное, что музыка эта появилась внутри Чайника сама собой
и никакому композитору не принадлежала, - это было собственное чайниково сочинение.
Да и не сочинение вовсе, а так просто - чувствование. И вечером, когда всё внутри
него стало закипать, он попробовал насвистеть эту нехитрую мелодию. И видимо,
что-то получилось, потому что Семён Васильевич, быстро прибежав на кухню, долго
не гасил огонь и всё слушал и слушал хриплый порывистый свист. Даже глаза у него
заслезились - то ли от пара, то ли от этой пронзительной ноты "ми". А потом Семён
Васильевич присел за стол, склонился над пустой чашкой и даже чаю себе не налил -
всё думал о чём-то да вздыхал. Так и молчали они целую ночь на кухне: безголосый
Чайник, обесточенный Холодильник да немолодой холостяк Семён Васильевич. Думали
все трое приблизительно об одном и том же: о том, что что-то самое важное в их
жизни уже потеряно и восстановлению не подлежит. И как теперь продолжать жить без
этого самого важного? И можно ли всю оставшуюся жизнь держаться на одной только
ноте, когда точно знаешь, что раньше их было семь? Но впереди ожидалась весна.
Должны были вернуться из тёплых стран птицы, Семёну Васильевичу на работе обещали
дать небольшую прибавку к зарплате, во вторник по телевизору намечался концерт
симфонического оркестра, да и в недрах Чайника зрел уже какой-то неведомый доселе
жанр. Значит, перспективы всё-таки были. И пока эти трое коротали ночь на кухне и
про всё про это размышляли, они слышали внутри себя музыку. Не гимны, не вульгарные
песенки, а ту самую - живую классическую музыку в исполнении Чайника со свистком.
Даже Холодильник слышал теперь именно её. Стало быть, музыка та не исчезла, не
расплавилась, не улетела на юг. И чтобы услышать её надо было совсем немного -
замолчать и задуматься.

(К.Арбенин)
Жили-были старик и старушка. Жили-поживали, доброты наживали. Было у них небольшое
хозяйство, коза Верка, курица Надька да корова Любушка, кормилица. Только детей
у них отродясь не было. Старик и Старушка по этому поводу сильно печалились. Но
однажды по весне повалил с неба разноцветный град. Попало старушке самой крупной
градиной по лбу. После этого она забеременела и месяца через два родила сынишку.
Мальчонка был такой хороший, такой пригожий, что не могли старики на него
нарадоваться. Так его и назвали - Хоронюшкой. Рос Хоронюшка быстрее лебеды и
через три года возмужал и заосанился. Уж какое счастье было старикам на старости
лет! Но пришел срок - приехала к стариковой избе военная машина, вышли из нее
форменные люди и забрали Хоронюшку на войну. А через неделю пришла на него
похоронная бумага. Видно, не долго пришлось ему горе мыкать да побоища воевать.
Сели тогда Старик со Старушкой на лавку и стали причитать: "Был, мол, у нас
сыночек Хоронюшка, а теперь пришла на него похоронюшка." Порыдали, поплакали -
да и будет! Бог дал, бог и взял. Спасибо и на том. И говорят они друг дружке:
"Вот пожили мы век без малого, повидали всего. Горя похлебали, да счастья
напоследок понаскребли. Сыночек наш погиб - значит и жить нам больше не за чем.
Пора нам умирать." И собрались они смерть принять. Только хозяйство пожалели.
Взял Старик козу Верку и отвел ее на базар, да и продал там за гроши какому-то
попу. На другой день - сунул за пазуху курицу Надьку, вышел на большак и там
первому встречному пешеходу подарил. А потом пришлось и корову Любушку, кормилицу,
зарезать. Мясо пораздарили соседям, да себе еще целый пуд остался. Чтобы не
пропадало добро, ели Старик и Старушка это мясо еще пол месяца - много ли старики
за раз разжуют-то! И только, когда доужинали последним кусочком, легли они в
постель, попрощались друг с другом и стали навсегда засыпать. Однако, в полночь
разбудил их страшный грохот. Вскочили старики с кровати, смотрят в окно и видят:
скачет по небу великан-всадник на белом коне. Сам ликом бледен, машет мечом и во
все стороны запускает молнии. Соскочил с небес прямо к забору и ну давай
барабанить костлявым кулаком. Переглянулись старики. "Нет," - говорит Старушка, -
"эта смерть не про нас." И легли сызнова спать - так и не отворили калитку. Вдруг
среди ночи снова просыпаются - от ужасного скрипа и лязга. Глядят снова в окошко
и видят: проезжает мимо дома длинная телега, покрытая белым саваном. Правит ею
лысая старуха с косою в руках. Осадила клячу и давай стучаться в калитку,
проситься на ночлег. Услышали старики ее противный голос и только переглянулись.
"Нет," - говорит Старик, - "и эта смерть не про нас." И опять они спать улеглись,
так калитки и не отворили. А позже снова проснулись - на этот раз оттого, что
кто-то жалобно под окном мяукал. Выбежали старики во двор, смотрят, а на крылечке
сидит крошечный белый котенок. Весь продрог, дрожит, пошатывается. Старики
пожалели его, взяли в дом, приласкали да и положили греться к себе под одеяло.
Котенок глаза закрыл и замурлыкал свою кошачью колыбельную песенку. Старики
разомлели, уснули сладко-сладко, да больше и не просыпались. А поутру котенок
из-под одеяла вылез, встрепенулся, шерстку облизал, мяукнул и выпрыгнул в окошко.