Александр Городницкий - Легенда о доме. Родство по слову (2005) - полная дискография, все тексты песен с аккордами для гитары.

Accords's main page  |  LINKS my Best OFF  |  Feedback and suggestions

Александр Городницкий


Полный список песен
Разные песни
Река времён (1982)
Легенда о доме. Берег (1984)
Берег (1988)
Легенда о доме. Полночное солнце (1990)
Легенда о доме. Перелётные ангелы (1991)
Около площади (1993)
Легенда о доме. Остров Израиль (1995)
Легенда о доме. Созвездие Рыбы (1995)
Легенда о доме. Ледяное стремя (1997)
Легенда о доме. Поэмы (1997)
Как медь умела петь (1997)
Давай поедем в Царское Село (1998)
Легенда о доме. Имена вокзалов (1999)
Снег / 1953-1961 (2001)
В океане зима / 1962-1963 (2001)
Над Канадой небо синее / 1963-1965 (2001)
Друзья и враги / 1966-1970 (2001)
Аэропорты 19 века / 1970-1972 (2001)
Острова в океане / 1972-1977 (2001)
Если иначе нельзя / 1977-1981 (2001)
Спасибо, что петь разрешили / 1982-1984 (2001)
Беженцы-листья / 1988-1994 (2001)
Имена вокзалов / 1995-2000 (2001)
Двадцать первый тревожный век / 2000-2003 (2003)
Кане-Городницкий - Возвращение к прежним местам (2003)
Стихотворения (2003)
Легенда о доме. Родство по слову (2005)
Уйти на судне (2005)
Легенда о доме. Гадание по ладони (2005)
Гадание по ладони (2007)
Легенда о доме. Коломна (2008)
Новая Голландия (2009)
От Оренбурга до Петербурга (2009)
Глобальное потепление (2012)
Всё была весна (2013)
Споём, ребята, вместе (2014)
Давайте верить в чудеса (2015)
Перезагрузка (2017)
Книжечки на полке (2020)

Александр Городницкий - Легенда о доме. Родство по слову (2005) - тексты песен, аккорды для гитары

Легенда о доме. Родство по слову (2005)


  1. Родство по слову (на "Двадцать первый тревожный век")
  2. А с языком нам всё же повезло
  3. Америка (на "Двадцать первый тревожный век")
  4. Брайтон-Бич
  5. Ванинский порт, Салехард, Игарка
  6. Памятник корейской войне. Вашингтон
  7. Владимиру Фрумкину
  8. Добрые люди
  9. Едвабне
  10. За окнами гудит гиперборей (на "Уйти на судне")
  11. Заступись ты, Господь, за Россию (на "Двадцать первый тревожный век")
  12. Итака (на "Двадцать первый тревожный век")
  13. Лавуазье
  14. Линахамаре
  15. Манхеттен (на "Уйти на судне")
  16. Меч и посох
  17. Моя планета
  18. Надсон
  19. Церковь Оптина Пустынь на Васильевском (на "Гадание по ладони")
  20. Осень в Бадене (на "Двадцать первый тревожный век")
  21. Отца никак не вспомню молодым
  22. Питер
  23. Под крылом облака, под форштевнем - тугой бурун
  24. Полыковские хутора
  25. Последний пароход
  26. Памяти Роберта Лиснянского
  27. Русский марш
  28. Серебряный век
  29. Стихи о языке
  30. Страх
  31. Стыд
  32. Тёркин в Чечне
  33. Финикийцы
  34. Фонвизин
  35. Баллада о фотолюбителе
  36. Царь Давид
  37. Эгейское море


А с языком нам все же повезло
(А.Городницкий)
А с языком нам все же повезло,
Мы за его спиной живём - не тужим.
Он, словно море, бережёт тепло,
Когда на суше наступает стужа.

Переживёт он холода и зной,
Навязанной не убоясь культуры,
И выбросит прибойною волной
Ненужный мусор аббревиатуры.

Он переплавит и холопский мат,
И нынешних жаргонов новоязы,
И сохранит, как сотни лет назад,
Гармонию неторопливой фразы.

Его громил неграмотный народ,
Ему вожди законы диктовали,
Но вышел толк из этого едва ли:
Вожди в могиле, а язык живёт.

А мы уходим, как вода в реке,
Мечтой обуреваемы непрочной -
Запечатлеться в этом языке
Одним стихом, одною малой строчкой.
Брайтон-Бич
(А.Городницкий)
Приобщится к жизни странной,
Кто задумает достичь
Той земли обетованной,
Что зовется Брайтон-бич,

Чтобы с русскою газеткой
Кайф ловить из года в год
Под железною надземкой,
Что в Америку ведет.

Разомлевшие от водки,
Возмечтав о женихах,
В ресторане пляшут тетки
В бриллиантах и мехах.

Все торгуются свирепо
В этой сказочной стране,
Где костюм эпохи нэпа
До сих пор еще в цене.

Фаня спикает на инглиш,
Продавая всякий хлам,
Маня спикает на идиш
С украинским пополам.

Здесь торгуют чем-то вечно,
В этом сумрачном раю,
И Атлантика - как речка
У бордвока на краю.

Если вдруг посмотришь прямо
В синий берег на реке,
Может быть, Одессу-маму
Ты увидишь вдалеке.

Реквизит чужого быта,
Очага чужого дым,
Эта пена, что прибита
К берегам теперь иным.

Где сидит Утесов в баре -
Виски с содовой в руке -
И роман кропает Бабель
На английском языке.
Ванинский порт, Салехард, Игарка
(А.Городницкий)
Ванинский порт, Салехард, Игарка,
Магаданское небо, низкое и рябое.
Песня с годами обкатывается, как галька,
Голосами поющих, словно волной прибоя.

В ней срезаются лишние выступы и детали.
Остается лишь главное - только первооснова.
Сколько раз эти строки хрипели, пели, шептали
На правдивость и звук поверяя любое слово!

И слова, как солдаты перед парадом,
Друг за другом выстраиваясь постепенно,
Свой единственный обретают порядок,
Словно плоские камешки за щекой Демосфена.

Становясь осенней огненною листвою,
Разлетается песня, искру на ветер бросив.
И не в силах автор снова ее присвоить,
Как не может Бога сыном признать Иосиф.

И, взлетев над забвения черною преисподней,
Покидает песня северную Итаку,
Чтобы с нею вместе люди пошли на подвиг,
На этап и к стенке, в изгнание и в атаку.
Памятник корейской войне. Вашингтон
(А.Городницкий)
Поредевшая рота бредет, отступая устало.
Не смыкают солдаты москитами выжженных век.
Их от роты вчерашней не более взвода осталось.
Им идти далеко - через день, через год, через век.

Этот памятник странный с фигурами серой окраски.
Отрешенные лица измученных боем солдат!
Плащ-палатки хребты им сгибают и тяжкие каски.
Подгоняя отставших, командир обернулся назад.

Догорает ракета, над полем маисовым рея.
Вертолеты ревут, разрывая окрестную мглу.
Отступленье, что начато в топких болотах Кореи,
Завершается здесь - на пустом вашингтонском молу.

По Америке катится рокот военного грома.
Самолет небоскребы таранит на полном ходу.
И бетонные плиты чернеют у Белого дома,
Как в начале Тверской в сорок первом морозном году.

Снова сходятся вместе концы и начала историй.
В обороне упорной пробита кровавая брешь.
Атакует противник. У нас за спиной Капитолий.
И у Белого дома проходит последний рубеж.
Владимиру Фрумкину
(А.Городницкий)
Жил в Питере когда-то мой друг музыковед
В Соединенных Штатах живёт он много лет
Тогда одним моментом он мне клавир
А после документы отнёс свои в ОВИР

В дому его удобном покой теперь и лад
Он вывесил над домом Американский флаг
Как всякий стопроцентный в округе патриот
Когда на трейдинг-центре взорвался самолёт

Когда услышу "Голос Америки" опять
Я тон его весёлый люблю опознавать
Он свято верит в силу законности, друзья
Во что у нас в России уверовать нельзя

Меня он чуть постарше, мне семьдесят теперь
В дороге подуставший к нему стучу я в дверь
Пусть чистым будет воздух на перепутье том
Где полосы и звёзды твой осеняют дом
Добрые люди
(А.Городницкий)
Слово "добро" на Руси означало "богатство".
Добрые люди — богатые люди: не дрань-голытьба.
Их призывали в свидетели. Это лишь братство
Объединяло владельцев крещеного лба.

Золото храма, с узорной насечкой кольчуга —
Всё разорит повидавшая виды орда.
Нищие толпы приходят с Востока и Юга,
Пыльная конница с визгом берет города.

Колокол бъется в набатном прерывистом гуде.
Время приходит за други своя постоять.
Враг приближается, — ратуйте, добрые люди!
Гибнет добро, — и святая рассыпана рать.

Так и пошло на заснеженном русском просторе –
Грабить подряд, не щадя ни своих, ни чужих:
Тушинский вор возомнит о московском престоле,
Царские бармы похмельный примерит мужик.

Своды усадеб глодает голодное пламя.
Шлют кулаков на этап в Соловки и Инту.
Кто и когда, по какому бесовскому плану,
В ранг добродетели ввел на Руси нищету?

С давних времен до сегодняшних сумрачных буден
Длится лихая, разбойная эта пора.
Где вы, откликнитесь, ратуйте, добрые люди! —
Нету без вас и не будет в России добра.
Едвабне
(А.Городницкий)
В воду речную войти попытаемся дважды:
Всё изменилось вокруг со времен Гераклита.
В польской земле существует местечко Едвабне,
Тайна кровавая в этом местечке сокрыта.

После войны на полвека умолкло местечко,
Взгляд отводили поляки, которые старше,
Но неожиданно вдруг объявилась утечка –
Жид уцелевший, в Нью-Йорке профессором ставший.

Год сорок первый, дыхание горькой полыни,
Непогребенные юных жолнеров останки.
Польские земли идут из огня да в полымя, –
То под советские, то под немецкие танки.

И возникает, над Польшею вороном рея,
Эта позорная, черная эта страница,
Как убивали в Едвабне поляки евреев,
Чтобы деньгами и скарбом чужим поживиться.

Били и мучили их, убивали не сразу,
Тех, с кем годами до этого жили в соседстве,
Не по приказу немецкому, не по приказу,
А по велению пылкого польского сердца.

Красное знамя нести заставляли раввина,
Гнали по улицам через побои и ругань.
После загнали под черные срубы овина
И запалили бензином политые срубы.

В тот же сарай запихнули совместно с жидами
Статую Ленина, сброшенную с постамента,
Так и смешались, в одной захоронены яме,
Пепел людской и обугленный гипс монумента.

Что еще вспомнится в этом пронзительном вое,
Дыме и копоти? – В общем не так уж и много:
Школьник веселый играет в футбол головою
Только вчера еще чтимого им педагога.

Дети и женщины, и старики, и калеки, –
Было их много, – не меньше полутора тысяч.
Кто их припомнить сумеет в сегодняшнем веке?
Кто имена потрудится на мраморе высечь?

Всех извели, чтобы было другим не повадно,
Чтобы от скверны очистилась Речь Посполита.
В польской земле существует местечко Едвабне,
Тайна кровавая в этом местечке сокрыта.

Я побывал там недавно со съемочной группой,
В том городке, что по-прежнему выглядит бедно.
Площадь, базар, переулки, мощеные грубо,
Старый костел прихожан призывает к обедне.

Спросишь о прошлом, – в ответ пожимают плечами
Или слова подбирают с трудом и не быстро.
Как им живется, им сладко ли спится ночами,
Внукам людей, совершавших когда-то убийства?

Мэр городка черноусый по имени Кшиштоф
Дал интервью, озираясь на окна в испуге:
"Да, убивали поляки, конечно, но тише, –
Этого нынче никто не признает в округе".

Что до прелатов – ответ их всегда одинаков:
"Те и виновны, что в общей укрылись могиле, –
Сами себя и сожгли, чтобы после поляков
В том обвинять, что они никогда не творили".

Стебли травы пробиваются из-под суглинка,
В нынешнем веке минувшее так ли уж важно?
В польской истории нету названья "Треблинка",
В польской истории нету названья "Едвабне".

Мир убиенным, землей безымянною ставшим,
Красным бурьяном, встающим над склоном покатым.
В русской истории нету названья "Осташков",
В русской истории нету названия "Катынь".

Ветер в два пальца свистит, как раскосый кочевник.
Дождик танцует по сумрачному бездорожью.
Новые школьники новый листают учебник, –
Новая кровь открывается старою ложью.
Лавуазье
(А.Городницкий)
Снова осень переходит в зиму. 
Потемнело небо. Быть грозе.
"Головы мои грызут корзину", –
Так палач сказал Лавуазье.

"За неделю каждую источат,
Подавай им новую, хоть плачь.
Ну а вам, месье, спокойной ночи!" –
Улыбнулся ласково палач.

Дождь звенит о черепицы кровель.
Тает дым от факельных огней.
Страшен человек, вкусивший крови,
Зверя ненасытного страшней.

Казни ежедневная рутина,
К ней так быстро привыкаем мы.
И стучит в Париже гильотина,
Истребляя лучшие умы.

Так пойдёт и дальше, век от века
Будет всюду крови до колен.
Человек, убивший человека,
Укрепит в потомстве этот ген.

Будут долго в мире править черти
Бесконечный и кровавый бал.
Ну а жизнь возможна после смерти,
Как Лавуазье и полагал.
Линахамаре
(А.Городницкий)
В Линахамаре на военной базе
Что Лунин не разрушил, говорят
Томится в ожидании приказа
Подводных лодок дизельный отряд

Крутые скалы напрягают выи
У края оборвавшейся земли
Нечасто на дежурства боевые
Выходят в море эти корабли

Поскольку нет ни топлива, ни денег
Для государством брошенных морей
И никуда теперь уже не денешь
Сознание ненужности своей

Здесь жизнь иную обретает цену
Норвежским снегом выбелив виски
Стреляются по-пьянке офицеры
Спиваются матросы от тоски

Я шило пил в каюте командира
Над ржавчиной поджатых якорей
Осознавая, что необходимо
На пирс гранитный выбраться скорей

Но разведёный спирт глотая молча
Я понимал, что надобно и мне
Среди морских волков завыть по-волчьи
В суровой этой северной стране

И в горестною пору полнолуний
Когда сулит бессонница беду
Жалеть о том, что промахнулся Лунин
В сорок четвёртом памятном году
Меч и посох
(А.Городницкий)
Мне жгли лицо Полярный Север
И Антарктида.
Я видел посох Моисея
И меч Давида,
В Стамбуле, во дворце султана
С огромным садом,
Они под куполом стеклянным
Хранятся рядом.

Я целый час смотрел украдкой,
Не сняв котомки,
На меч с тяжелой рукояткой
И посох тонкий,
Слова забывшейся молитвы
Прося у Бога.
Один — сражения и битвы,
Другой — дорога.

О, юных лет былые даты,
Пора вопросов!
Я мог бы выбрать меч когда-то,
Но выбрал посох.
Я шел туда, где небо стынет,
Вослед пророку,
И солнце желтое пустыни
Висело сбоку.

Я плелся выжженной травою
Над преисподней,
Но над чужою головою
Меча не поднял.
Я брел проулками предместий
Вдали от тронов,
Но ни для славы, ни для мести
Меча не тронул.

И не горюю я нимало,
В безвестность канув,
Что не сгубил ни птахи малой,
Ни великанов.
Для жизни выбирает каждый
Доступный способ.
Не сожалею, что однажды
Я выбрал посох.
Моя планета
(А.Городницкий)
Мала планета, названная мной, -
В диаметре - пятнадцать километров.
Она между Ураном и Луной
Летит в потоке солнечного ветра.

Моей заслуги в том особой нет,
Но полагаю - радоваться стоит,
Что между малых солнечных планет
И этот затесался астероид.

Когда с Землею оборвется нить,
Приятно все же, что ни говорите,
Свой облик для потомков сохранить,
Летя всегда по собственной орбите.

Когда-нибудь, во времени ином,
Такими же вот звёздными ночами,
Её найдет на карте астроном,
Прочтет названье и пожмёт плечами.

А кто захочет встретиться со мной,
Поставит диск и поглядит в окошко,
Где над Москвою в темноте ночной
Сияет ярко млечная дорожка.
Надсон
(А.Городницкий)
Стариковский безрадостен сон.
Всё мне кажется нынче некстати.
Я в сегодняшнем мире смешон,
Словно Надсон, живущий в Кронштадте.

Там горнисты трубят поутру,
Пахнут дымом смолёные лодки.
На солёном балтийском ветру
Нелегко умирать от чахотки.

Выбирают суда якоря,
Покидают военную базу,
Собираясь уплыть за моря,
Что ему не увидеть ни разу.

И не вяжется пасмурный стих,
Что слагает печальный философ,
Со словами припевок лихих
Загорелых и бодрых матросов.
Отца никак не вспомню молодым
(А.Городницкий)
Отца никак не вспомню молодым:
Всё седина, да лысина, да кашель.
Завидую родителям моим,
Ни почестей, ни денег не снискавшим.

Завидую, со временем ценя
В наследство мной полученные гены,
Их жизни, недоступной для меня,
Где не было обмана и измены.

Безропотной покорности судьбе,
Долготерпенью к холоду и боли,
Умению быть равными себе
И презирать торгашество любое.

Они, весь век горбатя на страну,
Не нажили квартиру или виллу,
Деля при жизни комнатку одну,
А после смерти — тесную могилу.

Чем мы живем сегодня и горим?
Что в полумраке будущего ищем?
Завидую родителям моим,
Наивным, обездоленным и нищим.
Питер
(А.Городницкий)
Тот город, где легендой стали были,
Как белым снегом чёрные дожди,
Который императоры любили
И страстно ненавидели вожди.

Тот город, что не встанет на колени,
Предпочитая умереть в бою.
В Москву не зря бежал отсюда Ленин,
Спасая жизнь недолгую свою.

Корабликом на шпиле этот город
Одолевает бурные года.
Его не задушил блокадный голод,
Не затопила невская вода.

Мне - семьдесят, ему сегодня - триста,
Он так же юн, а я - уже старик.
Но, как мальчишка, выхожу на пристань,
Услышав чаек сумеречный крик.

И мне сулит немереное счастье
Немереной гордыни торжество,
Что сделаться и я могу причастным
К суровому бессмертию его.

И, до конца отжив свой век короткий,
Уже не слыша пушку над Невой,
Стать завитком литой его решетки
И камнем безымянной мостовой.
Под крылом облака, под форштевнем - тугой бурун
(А.Городницкий)
Под крылом облака, под форштевнем - тугой бурун.
Убегая от времени, исколесим планету.
Отражаясь в чужих зеркалах, остаешься юн,
Возвратившись назад, понимаешь, что шансов нету.

Вымирают ровесники. Склянка шуршит песком.
Утекают минуты, и век мой короткий прожит.
Мне Самойлов беспомощным помнится стариком,
А теперь получается - был он меня моложе.

Водопад Ниагары, Памирский хребет в снегу,
Магаданское небо, тёмное и сырое.
По округлой планете, оглядываясь, бегу,
Как испуганный Гектор вокруг осажденной Трои.

Заполярную вьюгу сменяет палящий зной.
Поистратив ресурс, пулеметом грохочет сердце,
И тяжелое солнце вдогонку летит за мной,
Словно бронзовый щит настигающего ахейца.
Полыковские хутора
(А.Городницкий)
Не браню своих дней остаток,
Собирая в дорогу кладь.
Бог послал мне восьмой десяток,
А ведь мог бы и не послать.

Я в грядущем себя не вижу:
Дунет ветер - и нет меня.
Мне сегодня прошлое ближе
День становится ото дня.

Постепенно впадая в детство,
Как и прочие старики,
Я пытаюсь в него вглядеться,
Ветхой памяти вопреки.

Вспоминаются, как ни странно,
Ветки яблонь над головой,
Проступающий из тумана
Год далёкий сороковой.

Вспоминаю седой от пыли
Белорусский пологий шлях,
Где с родителями мы жили
На Полыковских хуторах.

Довоенного дня гореньe
Убирает фитиль в окне.
Доспевает в тазу варенье,
И обещаны пенки мне.

Слитки яблок лежат под крышей.
Мать смеющаяся жива.
Где теперь я ещё услышу
Эти ласковые слова?

Сладко пахнет ванилью тесто,
Полыхает, как солнце, медь.
Для того и впадаем в детство,
Чтоб счастливыми умереть. 
Последний пароход
(А.Городницкий)
Это стало теперь легендою, –
Год далекий двадцать второй,
Уплывает интеллигенция,
Покидая советский строй.

Уезжают бердяевы, лосевы,
Бесполезные для страны:
Ни историки, ни философы
Революции не нужны.

Этой дальней командировкою
Заменяют им полный срок.
Над распахнутой мышеловкою
Пароходный кричит гудок.

Им даруется индульгенция.
Пролетарской страны позор,
Уплывает интеллигенция,
Изгоняется за бугор.

Не ежовы их ждут и берии,
Не расстрелы и не ГУЛАГ, –
Их, покуда живых, империя
Под чужой выпускает флаг.

То ли в Англию, то ли в Грецию,
Над пожитками хлопоча,
Уплывает интеллигенция,
С изволения Ильича.

Ну, а если кто опрометчиво
Не покинет свои дома,
Тем другие пути намечены, –
Беломорье и Колыма.

Чем возиться с литературою,
Было б проще пустить в расход.
Провожают чекисты хмурые
Отплывающий пароход.

Огареву вослед и Герцену,
На изгнанье обречена,
Уплывает интеллигенция,
Не заплачет по ней страна.

Скоро здесь, кроме мелкой сволочи,
Не останется ни души.
Помаши им вдогонку, Вовочка,
Обязательно помаши.
Памяти Роберта Лиснянского
(А.Городницкий)
Роберт Лиснянский, безвестный ученый,
В день кончины Пушкина, в феврале,
Умер в Нью-Йорке, в больнице казенной,
Не оставив плачущих на Земле.

Сын расстрелянного врага народа,
Убежавший от Родины и семьи,
Он проматывал молодые годы,
Из житейской выбившись колеи.

Постоянно меняя подруг и знакомых,
Делая всё, что хотелось ему,
Не признавал он земных законов.
Возможно, именно потому

Он опроверг законы движенья,
В любви и науке не в меру ретив,
Впервые энергию торможенья
В ускорение новое обратив.

Роберт Лиснянский, изобретатель,
Ушел неожиданно, как и жил,
Жизнь свою до конца истратив
На металлом не ставшие чертежи.

Между райскими кущами и преисподней
Он завис, обращенный в холодный дым.
Кто о нем нынче сумеет вспомнить,
Кроме нескольких женщин, брошенных им?

Роберт Лиснянский, непризнанный гений,
Не увидит внуков своих, а жаль:
В них зреют его неуемные гены,
Обещая неслыханный урожай.
Русский марш
(А.Городницкий)
Народной песне русской не сродни
Бряцание победоносной меди.
Пусть маршируют грозные соседи,
А нас от маршей, Боже, сохрани.

А если что и вспомнится по пьянке,
То горечью осядет на губах
Печальный марш "Прощание славянки",
Убитый на дуэли Тузенбах.

Славянский марш Чайковского щемящий,
С которым не шагают на парад,
Со временем мне слышится все чаще,
Когда смотрю я мысленно назад.

Ведет свою мелодию небыстро
Далекая и скорбная труба.
В ней не звучат романтика убийства,
И спесь вооруженного раба,

И гневные призывы революций -
В ней запах свежескошенной травы,
А также обещание вернуться,
В которое не верится, увы.
Серебряный век
(А.Городницкий)
Когда говорят: "Серебряный век", я вспоминаю
Чайную ложечку из серебра, купленную в торгсине,
На деньги, накопленные отцом ко дню моего рожденья,
Как говорили тогда: "На зубок". После ее обменяли
В блокадном сорок втором году на тощую пайку хлеба.

Когда говорят: "Серебряный век", мне вспоминается снова
Ахматовой белая голова, убранная цветами,
Под низким сводчатым потолком храма Николы Морского
Плывущая в открытом гробу над всхлипывающей толпою.

Когда говорят: "Серебряный век", я вспоминаю небо,
Червленым пылавшее серебром над крышей соседнего дома,
В проеме распахнутого окна узенькой комнатушки,
В которой ютились мы после войны с родителями моими,
И подоконник перед окном, крашенный белой краской,
Со стопками уцелевших книг, не знавших переизданий.

Серебряный век не дошел до нас. Он канул в черную Лету,
Как эта ложечка из серебра, сточенная зубами.
Минувший век поседеть успел в самом своем начале,
Предчувствуя две мировых войны, Освенцим и Хиросиму,
Когда поэты будут молчать и разговаривать пушки.
О нем вспоминаем мы невзначай, когда в июньскую пору
Расплавленной полночи серебро затопляет собой каналы,
Над которыми шпилей и куполов горят поминальные свечи.
Стихи о языке
(А.Городницкий)
Следы иврита в русском языке:
Вот "колбаса" — изделие из мяса,
И прочих слов на ум приходит масса,
Когда припомнишь их накоротке.

Здесь слово "кремль" — крепость на холме,
И родственники, — на иврите "кровим",
Что означает "близкие по крови",
И слово "шмон", рождённое в тюрьме.

Немецких слов немало в языке:
Вот "ярмарка" или "солдат", к примеру.
Понять нетрудно, их беря на веру,
Что мы близки, как пальцы на руке.

И слов других довольно наберём
В ночном краю, где стужей дышит тундра.
Таких, как слово грозное "полундра",
Привезенное на Москву Петром,

Что по-голландски значит "берегись",
И пахнет морем, солью и канатом,
Суля ещё неведомую жизнь
В Европу устремленным азиатам.

Татарских слов немало в языке,
И греческих, и датских или шведских.
Не так уж мало аргументов веских,
Что все ручьи сливаются в реке.

Ещё костры слагаются из книг,
Ещё готовит ненависть парад свой,
Но терпеливо учит нас язык
Доверию, общению и братству.
Страх
(А.Городницкий)
Неоднократно за годы своих экспедиций
Страх я испытывал, ибо коварен маршрут.
Тем, кто кричит, что нигде ничего не боится,
Не доверяю, поскольку, наверное, врут.

Нервные клетки не раз приходилось мне тратить:
В небе горел, штормовал у оскаленных скал,
В глубоководном на дне побывал аппарате
И под прицелом ревнивого мужа стоял.

Прыгал с порога на лодке в районе Талнаха,
Одолевая объятую ужасом плоть.
Доблесть не в том, чтобы вовсе не чувствовать страха, —
Доблесть, скорее, в умении страх побороть.

Остерегайся его ядовитых укусов, —
Невычислимо движение горних светил.
Не позволяй, в нежелании праздновать труса,
Чтобы врасплох он внезапно тебя захватил.
Стыд
(А.Городницкий)
Снова ноябрь, по-московски сырой и гриппозный,
Липкие вьюги и дождь ледяной во дворе.
Чувство стыда появилось сравнительно поздно,
В Греции древней, на хмурой троянской заре.

Неотомщенной обиды оно не простит нам,
И милосердия тоже оно не простит:
Стать победителем, кровь проливая, не стыдно, —
Стать побежденным — вот это действительно стыд.

Попеременно, то слабость являя, то силу,
По лабиринту уводит непрочная нить.
В смертном бою наплевать на ахейцев Ахиллу,
Но за Патрокла не может он не отомстить.

Вечно сражаясь с людскою натурою дикой,
Кверху побеги зеленые тянет лоза.
В царстве теней нелегко будет, верно, Эдипу:
Как на родителей сможет поднять он глаза?

Стала сложнее со временем эта картина.
Вот и мои на исходе сегодня года.
Так почему же оно на меня накатило,
Невыносимое, жгучее чувство стыда?

Стыд за мученья моих опозоренных предков,
Стыд, что по жизни не лучшею шел из дорог.
Стыд потому, что обманывал близких нередко,
А не обманывать тоже как будто не мог.

Стыд за народ мой, привыкший к порядкам острожным,
Стыд за желание новому верить царю,
Стыд за молчание и за того, кто, возможно,
Не понимает, о чем я сейчас говорю.
Тёркин в Чечне
(А.Городницкий)
Дым ползёт по склону горький,
Перевал в огне.
Не пригоден Вася Тёркин
К нынешней войне.

Не годится он для дела,
Чистая душа.
Раньше водка душу грела,
Нынче анаша.

Бесполезны отговорки,
Мол, гожусь вполне,
Не пригоден Вася Тёркин
К нынешней войне.

Не приблизит Вася мира
Подвигом лихим.
Продаёт чеченцам мины
Полковой начхим.

Не стратег сегодня зоркий,
Доллары в цене.
Не пригоден Вася Тёркин
К нынешней войне.

Утром, ясным и лучистым,
Как весна сама,
Собирайся на зачистку
Потрошить дома.

Цель в окно гранатой меток
В собственной стране.
Стариков и малолеток
Ставь лицом к стене.

Не поможет им сутулым
Жалкая слеза.
Только в спину глянут дулом
Чёрные глаза.

Ордена на гимнастёрке,
Шрамы на спине.
Не пригоден Вася Тёркин
К нынешней войне.
Финикийцы
(А.Городницкий)
Финикийцы, народы из моря
Непоседы, торговцы, пираты
Были, как утверждает историк
Низкорослы, худы, вороваты

Города же, подобные Тиру
Были, если свидетельствам верить
Не дома их, а ориентиры
Опознать помогавшие берег

Оплывая вокруг океаны
Нападая на более слабых
Острова открывали и страны
От потомков не требуя славы

Погибали под чаячим плачем
От стихии не ждя сантиментов
Но ни счастья они, ни удачи
Не искали внутри континентов

Не пасли они коз, как евреи
И не плавили медь, как шумеры
А стремились уплыть поскорее
Чтобы море под днищем шумело

Всё равно им, восток или запад
Всё равно, что упрятано в трюмах
Лишь бы чувствовать йодистый запах
Этих волн неизменно угрюмых

И неважно название понта
Лишь бы снасти скрипели негромко
И плыла у краёв горизонта
Узкой суши зелёная кромка
Фонвизин
(А.Городницкий)
Императрице бросил вызов,
О том ничуть не хлопоча,
Денис Иванович Фонвизин,
Умерший от паралича,

Когда, замыслив дерзновенно
Советовать Фелице, он
В герои вывел Криосфена
Из Александровых времен.

За что подвергнут был опале
И век свой кончил в нищете,
Меж тем как заговорщик Пален
Уже крадется в темноте.

Век просвещенья и злодейства,
Надежд шипучее вино,
Единство времени и действа,
Где власть с поэтом заодно!

Он оборвется вдруг, в метели,
Морозным утром в декабре,
Чтобы возникнуть еле-еле
Уже в сегодняшней поре.

Уже не раз за это биты,
Преодолеть не в силах страсть,
Спешите, новые пииты,
К стопам правителей припасть.

Пишите до седьмого пота,
Старайтесь кто во что горазд,
На просвещенного деспота
Рассчитывая в сотый раз.

Наперекор советам здравым,
Разорванную свяжем нить,
Чтоб вновь властителям лукавым
С улыбкой правду говорить!
Баллада о фотолюбителе
(А.Городницкий)
Герхард Марквард, Германии скромный солдат,
В мирной жизни машиностроитель,
На Земле проживавший полвека назад,
Был отчаянный фотолюбитель.

Он старался во всю свою юную прыть
Фатерлянду казаться полезным:
В полевой жандармерии славно служить
И крестом красоваться железным.

В Белоруссии, в грозные эти года,
На суровых дорогах военных,
Он насиловал женщин, и жег города,
И пристреливал раненых пленных.

И везде, на опушке, где хаты горят,
Над убитою стоя еврейкой,
Все, что видел в округе, снимал он подряд
Безотказною старенькой "лейкой".

Гитлерюгенда преданный ученик,
Как его ни сгибала работа,
Он всегда заносил аккуратно в дневник,
Где какое им сделано фото.

Застрелил на базаре под Гомелем он
Старика, голодавшего в гетто,
И второй для контроля истратил патрон,
И никто бы не ведал про это.

Он калек до могильных дотаскивал ям
И, схватив рукоять пистолета,
Беззащитные жертвы расстреливал сам,
И никто бы не ведал про это.

Развеселою ротой своею любим,
Он снимался под Оршею где-то,
У виска партизана держа карабин,
И никто бы не ведал про это.

Я смотрю на его неулыбчивый рот,
На газетную ретушь портрета,
И досада меня запоздалая жгет,
Что никто бы не ведал про это,

Если б сам он, наивный и преданный пес,
Исполнитель приказов ретивый,
На себя самого невзначай не донес,
Проявляя свои негативы.

Был альбом в пятьдесят обнаружен втором.
Десять дней проведя в Моабите,
Наградил и себя деревянным крестом
Незадачливый фотолюбитель.

Он оставил двоих малолетних детей,
И жену, и каталог предлинный
Фотографий своих, ежедневных затей
С аппаратом поклонник невинный.

Я сижу в ресторане у Эльбы-реки,
Вспоминая забытые были,
А вокруг улыбаются мне старики,
Что сниматься тогда не любили.
Царь Давид
(А.Городницкий)
Первый бард на планете, пастух иудейский Давид,
Что плясал от восторга во время общения с Богом,
Отчего и сегодня еврей в лапсердаке убогом
При молитве качаться всё взад и вперед норовит.

И тебе, говорят, с сыновьями не слишком везло.
Ты чужую жену возлюбил, несмотря на запреты.
Научи различать, где добро обитает, где зло, -
То, что тысячи лет различать не умеют поэты.

Научи меня счастью коротких любовных минут,
Темной ярости боя и светлому пенью кифары,
Научи меня стойкости, если друзья предадут,
Потому что, как ты, скоро немощный стану и старый.

Давний предок таинственный, царь моей древней страны,
О тебе, постарев, вспоминаю всё чаще сегодня.
Научи меня петь, не жалея себя и струны,
А порвется струна, - так на это уж воля Господня.

Пусть тучнеют стада меж библейских зеленых полей,
Где звенят твои песни, земным не подвластные срокам,
И склонились посланцы у пыльной гробницы твоей
Трех враждебных религий, тебя объявивших пророком.
Эгейское море
(А.Городницкий)
Чета облаков на поверхности лунного лимба
Закатное небо, пылающее в огне
Эгейское море капризно, как боги Олимпа
Сегодня смеётся а завтра впадает во гнев

Страна островов, что покрыты бессмертною славой
Не здесь ли когда-то в эпоху поры молодой
Возникло у греков впервые желание плавать
По узким проливам с пронзительно синей водой

О вечный соблазн неизменно оставшийся острым
Что гонит вперёд, любопытство на миг утолив
Лишь только вот этот соседний обследовать остров
Лишь только один пересечь неширокий пролив

Но землю покинув, как в нынешний век космонавты
На узкой фелюге, подняв над собой полотно
Уже отплывают, уверовав в миф, аргонавты
В далёкой Колхиде украсть золотое руно

Спеши же поймать убегающий край горизонта
Пока благосклонен сегодня к тебе Посейдон
На север плыви за пределы Эвксинского Понта
Где в мелкое море впадает медлительный Дон

Пусть чайки, как жены, над брошенным берегом плачут
Взяв хлеб и вино, изготовив для схватки броню
Восславим богов и наполним свой парус удачей
Удача, как ветер, меняется трижды на дню

И манит плывущих то Азия вновь, то Европа
И тает бесследно кильватерный след за кормой
Где в доме забытом унылая ждёт Пенелопа
Надеясь наивно, что муж возвратится домой


NO COPYRATES AT ALL