Александр Городницкий - Легенда о доме. Коломна (2008) - полная дискография, все тексты песен с аккордами для гитары.

Accords's main page  |  LINKS my Best OFF  |  Feedback and suggestions

Александр Городницкий


Полный список песен
Разные песни
Река времён (1982)
Легенда о доме. Берег (1984)
Берег (1988)
Легенда о доме. Полночное солнце (1990)
Легенда о доме. Перелётные ангелы (1991)
Около площади (1993)
Легенда о доме. Остров Израиль (1995)
Легенда о доме. Созвездие Рыбы (1995)
Легенда о доме. Ледяное стремя (1997)
Легенда о доме. Поэмы (1997)
Как медь умела петь (1997)
Давай поедем в Царское Село (1998)
Легенда о доме. Имена вокзалов (1999)
Снег / 1953-1961 (2001)
В океане зима / 1962-1963 (2001)
Над Канадой небо синее / 1963-1965 (2001)
Друзья и враги / 1966-1970 (2001)
Аэропорты 19 века / 1970-1972 (2001)
Острова в океане / 1972-1977 (2001)
Если иначе нельзя / 1977-1981 (2001)
Спасибо, что петь разрешили / 1982-1984 (2001)
Беженцы-листья / 1988-1994 (2001)
Имена вокзалов / 1995-2000 (2001)
Двадцать первый тревожный век / 2000-2003 (2003)
Кане-Городницкий - Возвращение к прежним местам (2003)
Стихотворения (2003)
Легенда о доме. Родство по слову (2005)
Уйти на судне (2005)
Легенда о доме. Гадание по ладони (2005)
Гадание по ладони (2007)
Легенда о доме. Коломна (2008)
Новая Голландия (2009)
От Оренбурга до Петербурга (2009)
Глобальное потепление (2012)
Всё была весна (2013)
Споём, ребята, вместе (2014)
Давайте верить в чудеса (2015)
Перезагрузка (2017)
Книжечки на полке (2020)

Александр Городницкий - Легенда о доме. Коломна (2008) - тексты песен, аккорды для гитары

Легенда о доме. Коломна (2008)


  1. Белое платье невесты
  2. В Новодевичьем
  3. Василий Суриков
  4. Грач
  5. Дерево за окном
  6. Елабуга
  7. Жизнь свою проживший на бегу (на "Новая Голландия")
  8. Идиш (на "Новая Голландия")
  9. Имена на панели - 1
  10. Имена на панели - 2
  11. Кадеты
  12. Карл Пятый, государь
  13. Карусель
  14. Когда я окажусь в залетейском клубящемся дыме
  15. Комариной реки излука
  16. Кот Пушкин
  17. Лестница
  18. Любите Родину
  19. Из Мартина Нимеллера
  20. Мерцает, отражения дробя
  21. На венках
  22. На выставке
  23. На киот поглядываю косо
  24. Однокашники
  25. Пашково
  26. Перечитывая Генриха Гейне
  27. Перечитывая Юлиана Тувима (на "Новая Голландия")
  28. Почему лишь Пушкин - наше всё
  29. Поэзия - не жанр (на "Новая Голландия")
  30. Поэт и журналист
  31. Поэт и художник
  32. Поэты (на "Новая Голландия")
  33. Преступные народы
  34. Россия для русских
  35. Русская песня
  36. Самсон
  37. Скрипка (на "Новая Голландия")
  38. Сослагательное наклонение
  39. Спину гни до кровавого пота
  40. Стена плача
  41. Сухариха
  42. Топонимика
  43. Устав от маршрута земного
  44. Чем моложе
  45. Язык Бога
  46. Определение дома (на "Новая Голландия")


Белое платье невесты
(А.Городницкий)
Белое платье невесты похоже на парус,
Как отмечал Северянин, забытый поэт,
В таллинском парке, где листьев осенних опалость
Красит дорожки в багряный и охровый цвет.

Парус похож на вопрос, обращенный в пространство,
Бродский заметил, уже на другом берегу.
Долгие годы постылого их эмигрантства
В мире свободы нельзя пожелать и врагу.

Что они видели, в море смотрящие зорко,
Землю чужую привычно пиная ногой,
Первый — с песчаной и плоской косы Катриорга,
С голой вершины Трескового мыса другой?

Для неприкаянных нету ни Оста, ни Веста,
Где на вопрос отыскать они смогут ответ?
Белое платье, как парус, уносит невесту
В тихую заводь, откуда спасения нет.

Книгу раскрыв, над судьбою поэтов не плачьте,
Их житие превращая со временем в миф.
Крест на могиле в Усть-Нарве — подобие мачты,
С острова Мертвых в Венеции виден залив.

Не для того ли, водою и сушею между,
Над побережьями кружится чаячий гам,
Чтобы навеки оставить усопшим надежду
В путь устремиться к отторгнувшим их берегам?
В Новодевичьем
(А.Городницкий)
Гуляю вдоль кладбищенской стены,
Взирая на гранитные овалы
Старинных склепов, где погребены
Сановники, вельможи, генералы.

Они к забвенью приговорены.
Написанные золотою вязью,
Мерцают тускло над апрельской грязью
Заслуги их, награды и чины.

Брожу среди торжественных могил,
И возражает в сердце каждый атом,
Что Лермонтов поручиком погиб,
А Эйдельман скончался кандидатом.

Течет во тьму аллея, как река,
В рядах живых небрежный ставя прочерк:
Писатели, секретари ЦК,
Лауреаты сталинских и прочих.

Пусть на визитках запыленных плит
О факте их земного пребыванья
Напоминают титулы и званья,
Раз имя ничего не говорит.
Василий Суриков
(А.Городницкий)
Красноярск — сплошные сумерки,
Дня и ночи паутина.
Это всё художник Суриков
Перенёс в свои картины.

Холст с песчаниками бурыми
Не украсит вернисажи.
У него глядятся хмурыми
Даже крымские пейзажи.

Почему, в палитру веруя,
В вековые дали канув,
Видит мир за сеткой серою
Сын сибирских атаманов?

Не сияющий, не розовый,
Как у шустрых италийцев.
Хмурый Меншиков в Берёзове,
Стон над утренней столицей.

Площадь Красная до полночи
Кровью полнится и дымом.
Ах, не солнечно, не солнечно,
На сторонушке родимой.

Не пройти из грязи в князи нам.
Над водою спозаранку
Он сидит — Степаном Разиным,
Утопившим персиянку.

Думу думает тревожную
Над могучею рекою.
Ой, ты, Русь, — тоска острожная,
Горе горькое людское!
Грач
(А.Городницкий)
С желтым клювом черный грач
У больничного окошка,
Посмеши меня немножко,
От меня глаза не прячь.

Ничего, что я лежу,
Мне так весело глядится,
Как гуляет эта птица
По второму этажу!

А на улице весна,
И кора зазеленела
На деревьях, что несмело
Наклонились у окна.

С желтым клювом черный грач
Боком скачет неумело.
Жизнь вот так же пролетела,
Где-то вкривь, а где-то вскачь.

С желтым клювом черный грач
Вдруг вспорхнет и унесется
В небеса, где светит солнца
Золотой огнистый мяч.

Подношу ладонь к лицу,
И становится мне ясно,
Что завидую ужасно
Желторотому птенцу.
Дерево за окном
(А.Городницкий)
Когда просыпаюсь утром на жесткой больничной койке
И на спине неподвижно после лежу часами
Стараясь не потревожить оперированный позвоночник
То прямо перед собою вижу в окне палаты
Чёрные ветви каштана, проступающие из мрака
Так, в допотопную пору проявляемых фотографий
В растворе гидрохинона с чёрного дна кюветы
Неторопливо всплывали контуры лиц и зданий
Потом восходит солнце и дерево оживает
Его серебристые ветки населяют зелёные листья
Вспыхивающие на солнце осколками изумруда
Синевой заполняется небо и жемчужными облаками
Потом прилетают птицы, добавляя в картину краски
Антрацитовые грачи с ослепительно-желтым клювом
Перламутровые дрозды и оранжевые синицы
Это буйство цветов и красок перед вечером убывает
Улетают и молкнут птицы, угасают и меркнут листья
И цветное кино на экране вновь становится чёрно-белым
Чтобы опять растворится в темноте наступившей ночи
Так в прощальной симфонии Гайдна отыгравшие музыканты
Отодвигая пюпитры и гася за собою свечи
Неосвещенную сцену покидают по-одиночке
И последней свечу свою гасит и уходит первая скрипка
На ходу уже в полумраке доигрывая попутно
И почему-то я вспомнил, как в годы моих погружений
В сине-зелёные воды Тихого океана
Глубоководные рыбы, вырванные из мрака
Ярким лучом прожектора нашего батискафа
Вспыхивали, сияя желтым, лиловым, красным, розовым
И другими бархатными цветами
А наверху на судне вынутые наружу
Быстро они тускнели, с жизнью теряя краски
И неподвижно лежа возле окна в больнице
Я для себя внезапно понял природу смерти
Поскольку смерть, вероятно, это потеря красок
Смена цветной палитры Рубенса и Матисса
Черно-белой гравюрой Дюрера и Серова
И человек, который мир цветной покидает
Как бы его не держали фаюмские живописцы
Станет бесплотной тенью, чёрной на белом фоне
Эту нехитрую истину понял когда-то Данте
Прогуливаясь с Вергилием в чёроных пространствах ада
Напоминающих штольни угольных шахт Кузбасса
Встречаясь там в круге первом с черноволосой Паолой
И заводя беседу с пепельными тенями
Великих философов древности, Аристотеля и Платона
Которых на первом курсе Горного института
Презрительно называли примитивными материалистами
Наши самодовольные лекторы по Марксизму
Елабуга
(А.Городницкий)
Ветер дул нездешной силы
Под листвою медно-ржавой.
У цветаевской могилы
Мы стояли с Окуджавой.

Над строкою неземною,
Что не будет больше биться,
За кладбищенской стеною,
Где лежат самоубийцы.

У обители унылой
На ветру ветла дрожала.
У цветаевской могилы
Мы стояли с Окуджавой.

Над омытой серым ливнем
Полустершейся плитою.
Над могилою фиктивной
И поэтому пустою.

И тянулась к югу стая
Вдоль невидимой излуки,
Где душа ее витает,
Обреченная на муки,

Над пространством нелюдимым
Равнодушного народа,
С желтым смешиваясь дымом
Автошинного завода.
Имена на панели - 1
(А.Городницкий)
На бульваре Сан-Сет в Голливуде
В старой сказке из новых времён
В океанском прерывистом гуде
Образующем ласковый фон

Где на пальмах настоянный воздух
И полуденняя тишина
На панели огромные звёзды
И под каждой звездой имена

Здесь созвездия киноартистов
Путешествий заветная цель
Привлекают десятки туристов
Из делёких заморских земель

Разноцветная эта толпа лишь
Нарушает привычную тишь
Ведь когда ты по звёздам ступаешь
Ты как будто по небу летишь

И в душе оживают оркестры
Серенадой далёких долин
Имена здесь любому известны
Гретта Гарбо, Брандо, Мерелин

И у нас в середине Арбата
Ту же моду теперь завели
Знаменитым артистам - бесплатно
Для обычных людей - за рубли

Не беда, что ты дышишь на ладан
Пару тысяч приложишь, и вот
С именами великими рядом
Снова имя твоё оживёт

Я смотрю на зевак из глубинки
Попирающих камень ногой
И другие я вижу пластинки
Что лежат на панели другой
Имена на панели - 2
(А.Городницкий)
В краснокаменном гамбургском доме,
Где недолгое время живу,
Где улыбчивый старый садовник
Постригает утрами траву.

И сажает в газончике розы,
Ежедневный верша ритуал,
Я смотрю на таблички из бронзы,
Запечатанные в тротуар.

Проживали здесь прежде евреи.
Их убила родная страна.
Моет дождик, и солнышко греет
Позабытые их имена.

Оглянись, торопливый прохожий,
На оставленный мертвыми след:
Готфрид Клеве, что года не прожил,
Эльза Клеве двенадцати лет.

Доктор Готлиб, заслуженный медик,
Что на третьем живал этаже.
Из оставшихся нынче соседей
Их никто и не вспомнит уже.

Был единый финал неизбежен
Для детей, стариков и девиц.
Адреса депортации те же:
Аушвитц, Аушвитц, Аушвитц.

Обещание новой угрозы,
Раздувающей новый пожар,
Эти десять табличек из бронзы,
Запечатанные в тротуар.

Мир устроен теперь по-другому,
И живые живут для живых.
Но когда выхожу я из дому,
Я всегда спотыкаюсь о них.

Я ступаю на них по привычке,
Невеселым раздумьем томим:
Заблестят ли такие таблички
Перед домом московским моим?
Кадеты
(А.Городницкий)
Непросто в эпохе, что прежде была,
Теперь разобраться.
На кладбище Сент-Женевьев-де-Буа
Кадетское братство.

Лежат они молча в сырой темноте,
Но нету претензий.
Кадетский погон на могильной плите
И павловский вензель.

Нас школьные манят обратно года,
И некуда деться,
Дорога из жизни везде и всегда
Идёт через детство.

Лежат командиры походов былых,
Землёю одеты,
И звания нету превыше для них,
Чем званье кадета.

Лежат генералы дивизий лихих,
Геройские деды,
И звания нету превыше для них,
Чем званье кадета.

Кричат, улетая на юг, журавли,
Усопших тревожа.
Кончаются деньги — из этой земли
Их выпишут тоже.

Меняют окраску в соседних лесах
Земли обороты.
Смыкают привычно ряды в небесах
Кадетские роты.

Забудьте, кадеты, про пушечный дым,
Немного поспите.
Пускай вам приснится, мальчишкам седым,
Покинутый Питер.

Старинной усадьбы таинственный мир
С желтеющим садом.
И мамино платье, и папин мундир,
И Родина рядом.
Карл Пятый, государь
(А.Городницкий)
Карл Пятый, Государь Гишпанский
Видимо большой оригинал
Похвалил язык наш без опаски
Потому что знать его не знал

Я о нём, известном понаслышке
Вспомнил вдруг, пересекая двор
Где сидят девчонки и мальчишки
Матом удобряя разговор

От нравоучений мало толку
Я на них прикрикнул пару раз
И умолкли все они, поскольку
Их словарный кончился запас

Только матом, цепким и бесплодным
Все умудрены не по годам
Где же ты, могучий и свободный
Что народу избранному дан
Карусель
(А.Городницкий)
Сердце болью нечаянной тронет
Карусель, что кружится вдали.
Там несутся олени и кони,
А за ними плывут корабли.

Мне два года. На улице сыро.
Довоенное небо светло.
Осторожно родители сына
В расписное сажают седло.

Я лечу под весёлые звуки
В незапямятном давнем году
Твёрдо зная, что в мамины руки
Возвратившись опять попаду

Но с годами, как это не странно
Отбиваются кони от рук
Самолёты взрывают пространство
Размыкая положенный круг

Я летел на завьюженный север
Штормовал на борту корабля
Нескончаемою каруселью
Подо мною кружилась земля

Отыщу я сегодня навряд ли
Каруселью озвученный сад,
Где меня самолёт и кораблик
Неизменно приносят назад.

Но уже никуда мне не деться
От мечты, что привидится вдруг,
Что обратно вернёт меня в детство
Этот пёстрый сияющий круг,

Где за времени сеткою зыбкой,
Замыкая, как прежде, кольцо,
Меня мамина встретит улыбка
И отца молодое лицо.
Когда я окажусь в залетейском клубящемся дыме
(А.Городницкий)
Когда я окажусь в залетейском клубящемся дыме
И с друзьями ушедшими встречусь возможно опять
Я узнаю их сразу, красивыми и молодыми
А они вероятно не смогут меня опознать

Глуховатый, седой, с пожелтевшей морщинистой кожей
Этот немощный облик нельзя пожелать и врагу
Неужели и вправду мы с этой унылою рожей
Пили спирт по ночам и шагали сквозь дождь и пургу

Неужели стихи мы друг-другу по пьянке читали
У степного костра и в ночной тишине городов
Неужели смотрели в заморские синие дали
Размышляя о славе на палубах разных судов

Мы ушли от врагов, от друзей и от любящих женщин
Не закончив строки, не найдя благородный металл
Что ты сделал с девизом, что был тебе нами завещан
Как потратил ты годы, которые Бог тебе дал

И когда у стола соберёмся мы вновь, как когда-то
И вязаться не будет беседы начальная речь
Я негромко скажу, вы меня извините, ребята
Что души молодой не сумел я в себе убереч
Комариной реки излука
(А.Городницкий)
Комариной реки излука,
Водопады меж черных скал.
Привлекала нас не наука,
Образ жизни нас привлекал.

Нас приманивали металлы,
Запечатанные в базальт.
Мы болотами шли устало
Через птичий дневной базар.

И, маршрут завершая трудный,
Когда ветер ночной гудит,
В небе блеск находили рудный,
Именуемый “пентландит”.

Ночевали в костерном дыме,
Твердо верящие в успех,
Те останутся молодыми,
Кто состариться не успел.

Будет, видимо, им неловко
В залетейских гулять садах
В накомарниках и штормовках,
И в резиновых сапогах.
Кот Пушкин
(А.Городницкий)
Кота назвали “Пушкин” неспроста.
Возможно, есть и прочие примеры,
Но никогда я не встречал кота,
Чьи так безукоризненны манеры.

Нетороплив и царственен на вид,
Детей оберегающий от горя,
Он по ночам им сказки говорит
Над лунною дорожкой Лукоморья.

Ежевечерне нарушает сон
Его рулад лирическое соло,
Когда по краю крыши, невесом,
Несется он, как пух от уст Эола.

Он ловок и изящен, как артист.
И не было б на солнце черных пятен,
Когда бы Пушкин так же был пушист,
И так же окружающим приятен.

Здоров и весел славный этот кот.
Ему счастливым быть необходимо,
Когда его в постель к себе берет
Четырнадцатилетняя ундина.

Сгорает день в малиновом дыму.
Над морем облаков редеет кромка.
“Ну, что, брат Пушкин?”, – говорю ему,
И он в ответ мурлыкает негромко.
Лестница
(А.Городницкий)
Убежала талая вода.
Глаз не остановишь на ровеснице.
Я и сам в последние года
Постоянно падаю на лестнице.

То ступеньки нету под ногой,
То на спину завалюсь увечную,
И приёмный ждет меня покой,
Торопя меня к покою вечному.

Перевала сумеречный дым
И лавины бешеная конница.
Вверх по склону шел я молодым,
Никогда не оступаясь, помнится.

Синева пронзительная вод
И норд-оста дикая мелодия.
По вантинам я взбегал на грот,
Никогда не оступаясь вроде бы.

Снова вспоминаются Тунис,
Гваделупа, Касабланка, Падуя.
Нелегка, увы, дорога вниз.
Надо и по ней пройти, не падая.
Любите Родину
(А.Городницкий)
Когда метель за окнами шальная
Свирепствует, нередко иногда
Учительницу нашу вспоминаю,
Войною опаленные года.

Она твердила по сто раз когда-то
Голодным ленинградским пацанам:
“Всегда любите Родину, ребята”,
За что любить, не объясняя нам.

Был муж ее в тридцать седьмом расстрелян,
А мать ее в блокаду умерла.
“Любите Родину, ведущую нас к цели!
Любите Родину и все ее дела!”

Она болела тяжело под старость.
Ушла ее седая голова.
И все, что от нее теперь осталось, –
Вот эти лишь наивные слова.

Я к ней несу цветочки на могилу,
И повторяю по сто раз на дню:
“Любите Родину, покуда будут силы”.
За что любить, увы, не объясню.
Из Мартина Нимеллера
(А.Городницкий)
Полицейской машины рев по ночам,
Звонки у соседних дверей.
Когда брали евреев, я молчал,
Потому что я не еврей.

Когда коммунистов везли в лагеря,
Молчал я, душою чист,
Поскольку любому известно, что я,
Конечно, не коммунист.

Когда за католиками потом
Пришли через пару лет,
Сидел я снова с закрытым ртом —
Ведь я не католик, нет.

А ветер холодный выл за стеной,
На Германию ставя печать.
И когда пришли наконец за мной,
Некому было молчать.
Мерцает, отражения дробя
(А.Городницкий)
Мерцает, отражения дробя,
В зеленой Мойке облачная вата.
Снимаю фильм про самого себя.
Смешно, наверно, но и грустновато.

Припоминаю старое житье:
Васильевский и Линия Седьмая.
Гремит оркестров медное литье,
Обозначая праздник Первомая.

Поют гудки в невидимом порту,
Суля судам счастливую дорогу,
И вкус лимонной корочки во рту
Слабеет, исчезая понемногу.

Потом блокада, орудийный гром,
И дистрофии черная зараза.
Мой старый дом сгорел в сорок втором,
Я с той поры здесь не бывал ни разу.

Я прожил жизнь вдали от этих мест,
О прошлом забывая постепенно.
Зачем вхожу я в старенький подъезд,
Ступая на знакомые ступени?

Зачем смотрю в забытое окно
В чужом дому, смущенный и неловкий?
Соседи переехали давно:
Кто на Смоленке, кто на Пискаревке.

Шумят бомжи под окнами в саду,
Входная дверь клеенкою обита.
Я ничего здесь больше не найду
Из детского утраченного быта.

Не наводи, приятель, объектив,
Не надрывай мне уши, канонада.
Вторично в реку времени войти
Я не могу, да это — и не надо.
На венках
(А.Городницкий)
На венках погребальных увяли цветы.
Над крестами вороны кричали.
Почему неулыбчивы лики святых
И полны неизменной печали?

Не с того ли, что век их был краток и лих,
И, по облику судя и жесту,
Очевидно, – нисколько не радует их
Предстоящее после блаженство.

В панихиду, и пору венчальных торжеств,
Все маячит он перед глазами,
Осторожный, предостерегающий жест,
Обращенный к собравшимся в храме.

Так пошло с Византии, от первых икон,
Где страстей было, видимо, вдосталь,
И потом умножалось во веки веков
На холстах живописцев и досках.

И неярок их нимбов мерцающий свет,
Чтобы стало любому известно,
Что в загробном блаженстве веселия нет,
И улыбка, увы, неуместна.

На выставке
(А.Городницкий)
По этой выставке чего брожу я ради
Пальто вождя, следы от рваных дыр
Фуражка Кирова, простреляная сзади
И Александра окровавленый мундир

Немногословны горестные сводки
Не опознать злодея наперёд
Крадётся Каракозов вдоль решетки
Перовская платочек достаёт

Что проку от не ведающих лени
Чекистов, казаков, городовых
Сотрудники охранных отделений
Не преуспели в бдениях своих

Незримый фронт, где не бывает тыла
И жертвам не уйти из-под руки
Их убивали выстрелом в затылок
И разносили бомбой на куски

Правителей распавшейся державы
Считавшейся одной шестой земли
Мне никого не жаль из них, пожалуй
Жаль, Александра не уберегли
На киот поглядываю косо
(А.Городницкий)
На киот поглядываю косо
И не верю в ангельскую весть.
Где был Бог во время Холокоста,
Если он и вправду в мире есть?

Русский, итальянский и еврейский,
Где он был, незыблемый в веках,
На полотнах, куполах и фресках
Медленно парящий в облаках?

На вопрос ответить мне не просто
На местах бесчисленных могил,
Где был Бог во время Холокоста,
Если он и вправду где-то был?

Я об этом думаю с тоскою,
Ощущая с мёртвыми родство.
Если мог он допустить такое,
Значит, вовсе не было его.

На восходе или на закате,
Для чего в молитвах и мечтах
От него всё ждём мы благодати,
Перед ним испытывая страх?
Однокашники
(А.Городницкий)
Стихи из общей книжки
Припоминаю снова
Володя Британишский
И Нина Королёва

Нельзя уже по сути
Припомнить всё толково
Агеев и Тарутин
И Нона Слепакова

И мы под те же доски
Уйдём за ними скоро
Гладкая и Горбовский
И Битов и Соснора

Пусть вспомнят эту повесть
Тоскуя об Итаке
Под Хайфой Халупович
Во Франции Бетаки

Нас разводили будни
В крутом мешая тесте
Теперь представить трудно
Что все мы были вместе

Когда в иные даты
Пошли врагами биты
Вот эти - в демократы
А те - в антисемиты

И сам не третий лишний
Горюю я жестоко
Что голоса их слышу
Как будто издалёка

И чем их голос тише
Тем легче разобраться
Что всех идей превыше
Утраченное братство

Когда один был хлеб наш
От пота просолённый
Года один был Глеб наш
Сергеевич Семёнов

И мы не виноваты
Что наши карты биты
И эти демократы
И те антисемиты
Пашково
(А.Городницкий)
После дождика небо светлеет.
Над ветвями кружит воронье.
Здесь лежит моя бабушка Лея
И убитые сестры ее.

Представительниц славного рода,
Что не встанет уже никогда,
В октябре сорок первого года
Их прикладами гнали сюда.

Если здесь бы мы с папой и мамой
Оказались, себе на беду,
Мы бы тоже легли в эту яму
В том запекшемся кровью году.

Нас спасла не Всевышняя сила,
Ограничив смертельный улов,
Просто денег у нас не хватило
Для поездки в родной Могилев.

Понапрасну кукушка на ветке
Мои годы считает вдали.
В эту яму ушли мои предки
И с собою язык унесли.

Обживают их души устало
Поднебесный заоблачный слой
Где парят персонажи Шагала
Над родной Белоруской землёй

Разделить свое горе мне не с кем,
Обезлюдел отеческий край.
Этот город не станет еврейским:
Юденфрай, юденфрай, юденфрай.

Будет долгой зима по приметам.
Ржавый трактор стоит в стороне.
Я последний, кто помнит об этом,
В позабывшей убитых стране,

Где природа добрее, чем люди,
И шумит, заглушая слова,
В ветровом нескончаемом гуде
На окрестных березах листва.
Перечитывая Генриха Гейне
(А.Городницкий)
Нас всегда убивали и жгли
Со времён фараонов до Сталина
Ни кусочка родимой земли
Во владение нам не оставлено

Меж земель пробираясь чужих
Через Фивы, Берлины и Липецки
Говорили мы лучше других
По-немецки и древне-египетски

Не сумев убереч своих книг
Проходя через страны и нации
Мы чужой обживали язык
И меняли его интонации

Невзирая на окрики "Хальт"
Возвратив материнское лоно им
Так трава, пробивая асфальт
Остаётся травою зелёною

Нас старались лишить языка
Улюлюкая громко "Ату его"
Но живёт Мандельштама строка
Пастернака, Самойлова, Тувима

Изгоняли нас тысячу раз
Унижая и грабя немеряно
Но на деньги, что взяты у нас
Снаряжали Колумба в Америку

Не надеясь свой дом отыскать
Чужестранцы и вечные странники
По Европе бредем мы опять
Аушвицы пройдя и Майданеки

И качаясь на пыльном ветру
На дорогах, что предками пройдены
Мы уносим с собою Тору
Как свою портативную Родину
Почему лишь Пушкин - наше все
(А.Городницкий)
Почему лишь Пушкин – наше все,
Не Толстой, не Лермонтов, не Гоголь,
Почему лишь он – наместник Бога,
Только он нам грудь мечом рассек?

Почему лишь Пушкин – наша боль,
А не Достоевский и Тургенев?
Почему лишь он, курчавый гений,
Вечно занимает эту роль?

Властью и женою нелюбим,
Свой покой нашедший лишь в могиле.
Почему мы так о нем скорбим
Будто бы вчера его убили?

Не с того ли, что вокруг враги,
Что, как он, и наше поколенье
Не успеет выплатить долги
И не отомстит за оскорбленье?

И опять потеря тяжела,
И опять нам утешаться нечем
В час, когда десятого числа
В феврале мы зажигаем свечи.
Поэт и журналист
(А.Городницкий)
Поэт и журналист – две разных ипостаси,
Что схожи лишь на вид, а на поверку – нет.
Я это осознал еще в десятом классе,
И убеждаюсь вновь, уже на склоне лет.

Что может журналист всему поведать миру?
Он пишет лишь о том, что броско и остро.
Булгарин прав, увы, и золотую лиру
Не может заменить скрипучее перо,

Когда его поэт берет не ради денег,
А с истиной в связи, бесплотной, как мираж.
Не надо издавать злосчастный "Современник",
Когда нельзя продать убогий сей тираж.

Цензуры произвол. Хлопот напрасных масса.
Наивные мечты рассеяны, как дым.
Не стоило сходить с раздольного Парнаса
Туда, где правят бал Сенковский с Полевым.

Журнальные статьи – предмет иного рода,
К читателю их путь нелегок и тернист.
Зависеть от царя, зависеть от народа
Не должен лишь поэт, но должен журналист.

Вернемся же к стихам, что звонки и туманны,
У пишущих статьи – особенная стать.
От пушкинских времен до Политковской Анны
Безжалостной рукой их будут убивать.

Чем больше на слуху, тем яростней расплата.
В раздумиях о том вхожу я в этот дом,
Где праведная кровь чернеет, как заплата,
На рубище певца, лежащем под стеклом.
Поэт и художник
(А.Городницкий)
Не стоит судить пристрастно
О разнице измерений:
Художник живет в пространстве,
Поэт обживает время.

Над жизни пучиной вязкой,
Где тонем, не докурив мы,
Художника держит краска,
Поэта проносит рифма.

И там, где с бедой бороться
Все способы ненадежны,
Поэт за перо берется,
Берется за кисть художник.

С рождения и до гроба
Извилиста их дорога.
Они неугодны оба
И все же угодны Богу,

Когда за питьем нехитрым,
Свои затевают пренья,
Связуя путем поллитры
Столь разные измеренья.

Недолог их шумный праздник.
Струится листва по рекам.
Художник уйдет в пространство,
Поэт – с уходящим веком.

Поэт престарелый жалок,
Свое переживший время,
Который, гнобим державой,
Вослед не ушел за всеми.

Он, в век попадая новый,
С обидою вдруг услышит:
"Вы пишете в рифму? Что вы, —
Давно уже так не пишут".

Но, вытесненный другими,
Времен унесен рекою,
Он будет лежать в могиле,
О прошлом не беспокоясь,

Уйдя от земного быта,
В эпоху забивший клинья,
Как ракушка трилобита
В зеленой кембрийской глине.
Преступные народы
(А.Городницкий)
Давно позабыть нам пора бы
Те сказки из давних времен:
“Народ не бывает неправым.
Народ неизменно умен”.

И сам я усвоил за годы,
На веру приняв эту весть,
Что нету преступных народов,
Но Бог полагает, что есть.

Не зря он веками евреев
Водил по напрасным путям,
Огнем над Голгофою реял,
И язвой морил египтян.

Не зря направлял он удар свой
На Север и Юг без конца,
Великие страны и царства
Стирая с земного лица.

И смерти разящее жало
Все вновь поднималось и вновь,
Когда по турецким кинжалам
Стекала армянская кровь

И густо дымящий Освенцим
Вознесся кинжалам вослед.
Покаялись умные немцы,
А мы не покаялись, нет.

А там, где библейские виды,
И нищее племя живет,
Ребенку под пояс шахиды
Взрывчатку кладут на живот.

В огне не сыскавшие брода
Кричат про войну и про месть,
Мол, нету преступных народов.
Но Бог полагает, что есть.

И крепнет поветрие злое
В краю от Курил до Невы,
Где мерзлой укрыты землею
Расстрельные черные рвы.

И пишутся новые оды
Про совесть народа и честь.
Мол, нету преступных народов.
Но Бог полагает, что есть.
Россия для русских
(А.Городницкий)
Процесс невеселый начат,
Дрожи, просвещенный мир!
Россия для русских значит —
Башкирия — для башкир.

Не будет теперь иначе.
Гори, мировой пожар!
Россия для русских значит —
Татария — для татар.

Недолго нам ждать, недолго,
Все способы хороши.
Отнимут обратно Волгу
Марийцы и чуваши.

Опомнимся — будет поздно.
Полгода пройдет, а там,
Чеченцам обратно Грозный,
Якутию — якутам.

Долины, хребты, алмазы,
И золото, и руда.
Держава погибнет сразу,
Отныне и навсегда.

Забыв о имперской славе,
Лишившись морей, как встарь,
Московией будет править
Уездный московский царь.

Конец богатырской силе.
Не видно в ночи ни зги.
Так кто же друзья России,
И кто же ее враги?
Русская песня
(А.Городницкий)
Глухие непролазные леса,
Погостов безымянные могилы.
И этот вой, протяжный и унылый.
"О, песнь русская", — как Пушкин написал.

Здесь выживали, шерстью обрастая,
Сохой одолевая целину,
И пели, уподобясь волчьей стае,
Что воет ночью, глядя на луну.

Теперь иная в мире полоса, —
Написаны элегии и стансы,
Повырублены древние леса, —
Лишь этот вой прерывистый остался.

Когда метель гуляет по округе,
Перекрывая санные пути,
Раздуй огонь, лампаду засвети
И слушай голос полуночной вьюги.

Я не родня им, что ни говори,
Ни хлебом не повязан я, ни солью,
Зачем же неожиданною болью
Та песня отзывается внутри?
Самсон
(А.Городницкий)
Самсон со связанными руками
И кровоточащими ранами
Прикован к колонне в ограбленном храме
Захваченном филистимлянами

Спасибо за это Далиле лахудре
Сосуду соблазна мирского
Нескоро ещё отрастут его кудри
Нескоро, нескоро, нескоро

Ему не помогут из нашего века
Даяны, Шимоны, Бараки
Острижен под ноль он, подобие зека
Сидящего в тёмном бараке

Ещё не открыта британская база
В земле его, господом данной
И нету арабов ни в секторе Газа
Ни на берегу Иордана

И нету ХАМАЗа и нету СовБеза
Берущих убийц на поруки
Одно только ржавое это железо
Сковавшее мощные руки

Меняет обличья кровавых и лютых
Врагов беспощадная стая
А время идёт, за минутой минута
И волосы отрастают
Сослагательное наклонение
(А.Городницкий)
Если бы взяли художника в Венскую академию
Он поступал туда дважды и всё-таки не прошел
Сердцем его, возможно, не овладел бы демон
Одолеваемый жаждой евреев стереть в порошок

Лагерей концентрационных не было б и Треблинки
Городов и народов, срезанных на корню
Теперь на аукционах скупают его картинки
Нравственного урода беспомощную мазню

Если бы напечатали поэта в газете "Брдзола"
Как не казались бы критикам вирши его плохи
Был бы наверное счастлив семинарист весёлый
Не уходя в политику он бы ушел в стихи

Над потаёнными рвами массовых захоронений
Запах тяжелый стоек в зелени буйных трав
В истории не бывает сослагательных наклонений
Утверждает мой друг историк, и он вероятно прав

Но мир мне приснится всё же без коричневой паутины
Где сияют церковные шпили и мирные рощи тихи
Там Шикльгрубер художник малюет свои картины
А поэт Джугашвили кропает свои стихи
Спину гни до кровавого пота
(А.Городницкий)
Спину гни до кровавого пота,
Поднимаясь на первой заре.
Слово “рабство” и слово “работа”
Встали рядом у нас в словаре.

Много шел по земле и воде я,
Побывал в отдаленных морях,
Но такого соседства нигде я
Не заметил в других словарях.

В поминальное вслушайся пенье.
Где язык ты отыщешь такой,
Чтобы смерть называли успеньем,
Только в ней обретая покой?

Злой начальник и злая природа
Всё напрасно, кричи - не кричи
О, мечта вековая народа
Тридцать лет пролежать на печи

За столетием гонит столетье
Надзиратель, сошедший с ума.
То нагайка, то барские плети,
Беломорье, Норильск, Колыма.

В тех краях, где бездонны болота
И студеные дуют ветра,
Слово “рабство” и слово “работа”
Неразлучны, как брат и сестра.

И в столице Великой державы,
И на дальнем ее рубеже
Делом доблести, чести и славы
Никогда не бывать ей уже.
Стена плача
(А.Городницкий)
Были оба храма сожжены.
Миновала их Господня милость.
Только часть разрушенной стены —
Вот и все, что нынче сохранилось.

Если обложила вас беда,
А на сердце — сумерки и слякоть,
Приезжайте к Котелю сюда
Богу помолиться и поплакать.

На затылке — черная кипа,
За плечами — полосатый талес.
Молится усердная толпа,
Господа разжалобить пытаясь.

Да и сам я около стены,
Глядя на библейские долины,
Вспоминаю первый день войны,
Ленинграда скорбные руины.

Ах, Россия, горькая страна,
Где метель за окнами да дождь всё.
Нам стена для плача не нужна:
У любой заплачь — не ошибешься.
Сухариха
(А.Городницкий)
С желтого песчаного откоса,
Где прошла звериная тропа,
Половодье приносило кости,
Кисти рук, ключицы, черепа.

На свободу их из заключенья
Выносила мутная вода.
Мы стояли ниже по теченью
На реке Сухарихе тогда.

Запах тленья, приторный и сладкий,
Вниз распространялся по реке.
Поутру проснешься – у палатки
Череп скалит зубы на песке.

В лагерях на быстрых этих реках,
Где срока не меньше десяти,
По весне расстреливали зеков,
Чтобы летом новых привезти.

Мы со спиртом поднимали кружки
Поминая этих доходяг.
С той поры мне объяснять не нужно,
Что такое сталинский ГУЛАГ.
Топонимика
(А.Городницкий)
Слово “река” на угорском наречии “ва”,
Это известно зырянам с Девятого века.
Слово “Нева” означает холодную реку,
Грязную реку означило слово “Москва”.

Ну, а по-скифски река называется “дон”:
Днестр, Дунай, или Днепр, а корень единый.
Пахнут слова ароматом костерного дыма,
Горькой травой, заменявшей кочевнику дом.

Кто был хозяином здесь с допотопных времен,
Скажут названья, с которыми спорить нелепо.
Так Вифлеем на иврите был “Городом хлеба”,
“Городом дружбы” – арабский сегодня Хеврон.

Перекроит эти горы и долы война,
Перепродаст многократно политик блудливый,
Но восстановят всегда на Земле справедливость
Первоначальные древние их имена.
Устав от маршрута земного
(А.Городницкий)
Устав от маршрута земного,
Во мраке вечерних минут
Тебя вспоминаю я снова,
Арктический мой институт.

Еще не желая сдаваться,
Припомню, хотя и с трудом,
Стоящий на Мойке, сто двадцать
Покрашенный охрою дом.

Мы были задорные парни,
И каждый — судьбою любим.
Дышать не давал накомарник,
Плечо натирал карабин.

Веселой толпой оборванцев
Мы шли по течению рек.
Был с нами профессор Урванцев,
Седой и заслуженный зэк.

А если тонули и если
Другой обретали мы кров,
Нам пел погребальные песни
Пронзительный хор комаров.

Не сгинул в воде и не спился,
Тот опыт ловя на лету,
Но вкус разведенного спирта
Доныне остался во рту.

И снова ревут перекаты,
Где лодку мотает поток,
Опять пробираюсь куда-то,
Сжимая в руке молоток,

О будущем не беспокоясь,
В том давнем счастливом году,
Когда убеждал меня компас,
Что верной дорогой иду.
Чем моложе
(А.Городницкий)
Чем моложе, тем менее смерти боишься,
Потому что силен, потому что здоров.
И из дома опять убежать норовишь все
Под зеленый с поющими птицами кров.

И опасность пьянит нездоровым азартом,
Испытанием нервов: авось, не помру.
Я сижу и считаю таблетки на завтра,
С бестелесной партнершей кончая игру.

Для чего был азарт этот в юности нужен,
Когда в ряске бездонной тонула нога?
Для чего я дразнил разъяренного мужа,
Вынимавшего пьяной рукою наган?

Для чего под волной, что ломала надстройки,
Закреплял я какую-то шлюпку, дурак?
Я сижу у стола, пожилой и нестойкий,
И поступков своих не пойму я никак.

Сколько лет еще будет испуг этот длиться,
На моем недалеком и зыбком пути?
И смеются на снимках веселые лица
Тех друзей, что не дожили до тридцати.
Язык Бога
(А.Городницкий)
Вспоминаю багровый песок Иудейской пустыни,
Португальские храмы эпохи Великих открытий.
На каком языке разговаривал Бог – на латыни?
На каком языке разговаривал Бог – на иврите?

На церковно-славянском, английском и греческом или
Языке бессловесном мелодий сурового Баха
В закопчённых соборах, чьи к небу воздетые шпили
Вызывают у жителей чувство восторга и страха?

На каком языке разговаривал Бог на полотнах
Рафаэля и фресках Сикстинской капеллы и прочих,
Где среди облаков барражируют ангелы плотно,
Отделяя от грешников тех, кто душой непорочен?

На каком языке разговаривал Бог, сотрясающий недра,
Вниз по склону Синая горячие сыпя каменья?
Загорается куст от горячего пыльного ветра,
Но не каждый понять в состоянии эти знаменья.

Иногда он тайфуном становится чёрного цвета
И волною цунами, карая людские пороки.
Иногда ненадолго он входит в жилище поэта,
По ночам ему в ухо шепча стихотворные строки.

Мы общения с Богом всё время мучительно жаждем,
Обращаясь к нему раз по сорок как минимум на день.
На родном языке он умеет беседовать с каждым,
Но ответ его каждому вряд ли бывает понятен.


NO COPYRATES AT ALL